Поясню последний тезис. Устойчивое развитие социальной системы возможно лишь в том случае, если она способна наращивать ресурсы (материальный, интеллектуальный, информационный, технологический, духовный и т. д.) для своего существования. Если ограничить вопрос сферой экономики, то жизнеспособной является та экономическая система, которая наращивает производство добавленной стоимости. Экономика РФ базируется на извлечении природной ренты, запасы которой носят исчерпаемый характер. Следовательно, либо общество должно найти замену своему основному ресурсу существования, либо существование общества станет в будущем невозможным. И это не какое-то там абстрактное будущее, а будущее самое ближайшее, до которого большинство из нас доживет.
Вот что значит системный фактор. Нежизнеспособная социальная система приходит в упадок даже не потому, что сталкивается с внешней угрозой, а лишь потому, что в ее геном зашит ген самоуничтожения через самопоедание. Система подрывает базу своего существования, чахнет и рассыпается. Это называется системным кризисом.
Динозавры умрут от голода
С переходом системного кризиса к завершающей стадии, то есть переходу от загнивания к распаду, в дело вступает ФАКТОР УСЛОВИЙ. Любая социальная система (государство — это геосоциальная система) может деградировать и разлагаться бесконечно долгое время, если она находится, например, в изоляции. Если сравнить в этом плане Северную Корею и РФ, то первая, благодаря своей изолированности от мира, представляет собой более жизнеспособную систему (речь идет именно о способности существовать в условиях жесткого дефицита ресурсов). Россия же глубоко вовлечена в систему мирового разделения труда, не обладает суверенной финансовой системой, да и суверенной элиты давно не имеет. У страны нет ресурсов для строительства «железного занавеса» и нет возможности существовать за ним, что делает ее крайне уязвимой перед угрозами, прежде всего экономическими, исходящими извне.
Кто ж тебе даст разлагаться в свое удовольствие? Когда Речь Посполитая деградировала к середине XVIII столетия, ее тут же попилили между собой Пруссия, Австрия и Россия. В XIX веке Китай, застрявший в сонном средневековье, стал жертвой экспансионистских устремлений быстро модернизировавшейся Японии. Не остались в стороне и европейские державы, находящиеся от него на другой стороне планеты. Множество слабых государств третьего мира, формально обладая атрибутами независимости, тем не менее порой полностью утрачивают суверенитет, становясь придатком более развитых социальных систем, будь то государства или наднациональные структуры (ТНК).
Примем за истину, что стабильность пришедшей в упадок социальной системы может быть нарушена путем внешнего воздействия еще до момента исчерпания внутренних резервов. Совершенно очевидный случай, когда нежизнеспособные социальные системы гибнут в результате воздействия внешнего фактора, — война. Любая, даже победоносная война подрывает ресурсную базу системы, требует от общества мобилизации, моральных усилий и физических лишений. Но если у общества нет достаточных стимулов, для того чтобы спасать государство и элиту, интересы которых расходятся с интересами подавляющей массы народа, то возникает тот самый конфликт интересов, при котором «верхи не могут, а низы не хотят».
Российская империя, не вляпайся она в 1914 г. в общеевропейскую войну, могла загнивать еще довольно длительное время — может, 10, а то и все 20 лет. Но она влезла в ненужный и непосильный для себя конфликт, подорвала свои силы. Социальные противоречия обострились, и в результате разразилась революция. Франция в те же годы перенесла напряжение, гораздо большее, чем Россия, но там революции не произошло, даже революционная ситуация не сложилась. В здоровом обществе, в устойчивых социальных системах, революции не происходят, даже если неблагоприятный фон к этому располагает. Если отсутствует системный кризис, сложение фактора условий и системного фактора не происходит. Без этого возникновение революционной ситуации невозможно.
Итак, один из важнейших факторов, создающих условия для революционного кризиса, — внешний. Сегодня широко распространена точка зрения, что Февральская революция 1917 г. в России — результат заговора, центром которого являлись английское и французское посольства. Я когда-то тоже был склонен преувеличивать значение козней наших «партнеров» по Антанте. Однако, рассуждая логически, революция в России именно зимой 1917 г. была совершенно не нужна ни Лондону, ни Парижу. Ведь на весну на Восточном фронте было намечено генеральное наступление. С ударами русских увязывались и активные действия на Западном фронте. Так зачем мешать русскому мужику проливать кровь за интересы европейского капитала?
Окончится наступление провалом — тогда и царя свергать будет сподручнее. Даже в случае успехов на фронте в тылу жизнь будет только ухудшаться. Это показал 1916 г., когда на фоне военных побед (Брусиловское наступление) в стране наблюдался резкий рост забастовочного движения и ухудшение материального положения широких масс. Ведь низы, неся бремя войны, ровным счетом ничего не получали от победы.
Давайте посмотрим на ситуацию глазами русских генералов, которые выступили главной движущей силой переворота. Уж какими бы недалекими солдафонами они ни были, их целью была победа в войне, а вовсе не революция. А что нужно было для того, чтобы победить в войне? Концентрация усилий фронта и тыла! В XX веке воевали уже не просто армии, а прежде всего экономики. В 1916 г. Генеральный штаб представил государю свои соображения на тему, «как нам победить в войне». В числе совершенно необходимых мер значились национализация военной промышленности и введение военного положения на транспорте. Это настолько очевидные вещи, что сегодня нам кажется совершенно необъяснимым, почему данные шаги не были предприняты ранее.
Ну, ладно, в 1914 г. все стороны рассчитывали завершить войну к Рождеству. Но почему милитаризация экономики не была предпринята в 1915 г., ознаменовавшемся тяжелейшими поражениями на фронте? Одной из причин военных неудач и потерь русской армии стал знаменитый снарядный голод. Объяснение его просто чудовищно — владельцы военных заводов вступили в сговор и решили «попридержать товар», для того чтобы взвинтить цены на снаряды. Есть основание полагать, что имел место и саботаж со снабжением фронта, потому что запасов снарядов, накопленных в мирное время, вполне должно было хватить на год войны, даже если не вводить режим жесткой экономии.
Почему подобное стало возможным? Это и есть системный фактор в действии. Российская империя представляла собой умирающего, впадающего в маразм феодального динозавра, окруженного мускулистыми и агрессивными капиталистическими хищниками. Государство разлагалось изнутри, система управления деградировала и не могла справляться с вызовами военного времени. Такая форма управления, как самодержавие, стала совершенно неадекватной в век радио и аэропланов, когда тысячи решений нужно принимать ежеминутно, а для их принятия следует обладать соответствующей компетенцией.
Ситуация, когда решение важнейших вопросов замыкалось на монарха, монарха безмозглого и слабохарактерного, озабоченного более семейными делами, нежели нуждами империи, делало положение просто катастрофическим. Впавшая в старческую деменцию государственная система была не в состоянии принимать решения, необходимые для самосохранения, не могла реализовать те решения, которые все-таки принимались. Неудивительно, что частный капитал решил воспользоваться возможностью увеличить норму прибыли за счет казны. В результате армия не получала в нужном объеме вооружений и боеприпасов. Капитал был в этом не заинтересован. Капиталу чужды патриотизм и чувство долга. Капиталу не нужна победа в войне «страны прописки», если на поражениях и неудачах можно получить больший гешефт. Россия оказалась неспособной обеспечить свою армию даже винтовками, производство которых пришлось размещать в США, закупались винтовки и в Японии. На это тратилось дефицитное золото. Но пойти на национализацию военной промышленности царь боялся.
