Тайка неожиданно умолкла, и Михей увидел, что девушка отводит глаза. Парень понял – пока стоит повременить с расспросами. Что-то она недоговаривала, и было в ее истории нечто таинственное, может, даже трагическое. «Ну и ладно, – подумал Мишка. – Захочет – потом сама расскажет».
– А вдоль Транссиба вообще фонит сейчас? – спросил, обернувшись, Батя.
– Вроде бы сейчас – нет, – сказала девушка. – Там же почти не бомбили. Где-то даже на поверхности люди живут, вот как в Возжаевке. В деревни многие перекочевали. Ближе к границе вроде фон высокий, там почти никого нет. Но там еще разбойники кочуют и дикари эти. Я не знаю, далеко ли они сейчас забрались.
– Разбойники, говоришь, – покачал головой Вячеслав. – Хреново. Я хотел было на Транссиб выйти и по нему идти. Но лучше вдоль реки пока двинем. А там видно будет. Тут вроде и поселений никаких нет, и нам безопаснее. Вот только у нас ни оружия, ни еды.
– Ладно, чего-нибудь придумаем, – сказал Михей. – Главное, что живы.
Шли дальше. Дорога то бежала вдоль реки, огибая старицы и густые заросли поймы, то отходила от нее. Слева от них высились горы, и парень даже думал было забраться на перевал и оттуда посмотреть на местность. Часа через два сделали привал на излучине Биры. Здесь, на песчаном берегу, решили встать на ночевку и заодно наловить и накоптить рыбы. Мишка и Батя до самых сумерек бродили с сетью по пойменным озерам и прибрежной речной траве и к вечеру сумели наловить немало подъязков, карасей и еще какой-то рыбы, которую бригадир прозвал горчаком. Батя надрал в зарослях поймы ольховой листвы и накрыл ею горячие угли костра. Сверху наложили выпотрошенную рыбу и укрыли той же листвой. К темноте успели накоптить солидный запас, которого, по прикидкам Вячеслава, должно было хватить на несколько дней. Поужинали копчеными карасями, и бригадир тут же принялся мастерить корзину из ивовых прутиков.
– С Батей не пропадешь, – улыбался Михей, глядя, как ловко тот выплетает дно корзины. – На все руки мастер. И лукошки вязать, и рыбу коптить, и дикарей бить.
– Жизнь заставит, – улыбался Вячеслав.
Весело потрескивали сучья в костре, а парни с Тайкой сидели у огня и смотрели, как Батя управляется с корзиной. Потом настелили лежанки и устроились на ночлег. Михей отдал девушке свой бушлат, и вскоре та уснула под тихие разговоры друзей. А парню не спалось, и он вызвался первым покараулить. Лежа на спине, он смотрел в ночное небо, усеянное крупными звездами. Вспоминал пройденный путь и смертельные опасности, думал о доме. Ему хотелось верить словам девушки, что там, впереди – спокойные земли, куда не добрались ни звери, ни злые люди.
* * *
Они шли уже третий день. Копченую рыбу и нехитрый скарб сложили в сплетенные бригадиром корзины – так удобнее было нести. Ночи становились теплее и длиннее, да и днем солнце грело совсем по-летнему. После того как ушел Матвей, им стало даже проще – никто их не задерживал, да и ртов стало на один меньше. О пропавшем мужчине не особо печалились – ушел, и ладно. Хоть Михей и запутался в днях, но чувствовалось – время шло к июню. Все труднее стало пробираться поймой реки, и путники приняли коллективное решение переходить на другой берег.
– Знать бы, куда идти, – говорил Батя. – Будем все равно реки держаться. А там посмотрим.
Вскоре нашли узкое место и перебрались через Биру, как и в ту ночь, когда спасались от дикарей. Решили по-прежнему идти вдоль реки, но уже через несколько километров вышли на железнодорожные пути. Две нитки рельсов убегали в неведомую даль. Михей даже тревожно огляделся – после того как их похитили и отвезли в комсомольскую тюрягу, он опасался железной дороги. Ему вдруг представилось, что вот сейчас, как тогда, выкатит состав с солдатами, и опять сцапают их и повезут в тюрьму. Парень даже вздрогнул от нахлынувших воспоминаний и дурных мыслей. Но никаких поездов тут и в помине не было, и решили пока идти вдоль путей. К вечеру миновали пустой поселок Биракан. Михей сразу понял – люди ушли отсюда давно, едва ли не двадцать лет назад, после Страшного дня. Многие здания обветшали и осыпались. Солнце валилось за сопки, и закат пылал алым светом. Еще через полчаса решили встать на привал у реки. Под сенью деревьев развели костер и поужинали. После, оставив Леху с Тайкой у бивака, бригадир с Мишкой вышли на край рощи. Отсюда хорошо просматривались зарастающая равнина и недалекая линия Транссибирской магистрали, отмеченная бетонными столбами. Закатное солнце расчертило долину лучами, и вечерние тени текли медленно, неспешно. Оттого Мишке казалось, что долина живет своей жизнью – ворочается, шевелится, будто устраивается на ночлег.
– Слав, куда дальше? – спросил он. Бригадир ответил тихо, не поворачивая головы:
– Вперед. Так и пойдем вдоль Транссиба. Надеюсь, людей нормальных встретим, помогут.
– Думаешь, остались еще такие? – с сомнением спросил парень, вспоминая последний месяц жизни. Комсомольцы, беглые зэки из Найхина, жадный извозчик, дикари из Биробиджана.
– Уверен, – кивнул Батя. – Там, впереди, чистые земли должны быть. Кого-нибудь да встретим, кто поможет.
– Хорошо бы, – сказал Михей, глядя на четко очерченные контуры гор в закатном свете. И ему вдруг хотелось забраться на хребтину самой высокой горы и смотреть оттуда вниз, любуясь диким краем. Созерцать оловянные озера и ленты рек, причудливо вырезанные хребты и поля, выстеленные малахитовой зеленью грядущего лета. Здесь, когда он вдохнул свободного, чистого воздуха, ему снова захотелось жить. Захотелось верить в лучшее вопреки всем бедам.
Удивительный, красивый край. Но все равно чужой. Парню хотелось туда, где пахнет родной землей и убаюкивает шорох прибрежного тростника. Он вспоминал воду Бирюсы – голубую, как небо в вышине, и темную в омутах, как сама ночь. Да и река казалась такой разговорчивой – словно лучший друг. Садись у воды, и можно рассказывать ей все, и она болтать будет с тобой. Разве переговоришь обо всем – жизни не хватит.
Прищемила сердце тоска, и Михей вдруг понял, каким глупым он был в детстве. Все мечтал махнуть подальше и глянуть, чего в мире делается. Вот и махнули.
Вдруг припомнилось ему, что была у него в детстве железная дорога – большая, разборная. С батей они собирали ее, строили горки и спуски, мосты и переезды. А потом маленький локомотив тащил тройку вагонов по пластмассовым рельсам. Мишка всегда представлял себя машинистом. Вот сейчас сядет, даст гудок – и повезет его машина в дальние края, где небо смыкается с землей, где все совсем по-другому, не так, как дома. А сейчас детская игра обернулась былью.
Они вернулись к биваку. Подошел Леха – присел рядом с другом, протянул руки к огню. Блики отражались на его белом лице. Мишке показалось, что товарищ еще больше похудел и осунулся. «Похудеешь тут, пожалуй, с такой жизни, – подумал парень и вдруг улыбнулся внезапно возникшей мысли. – Ну, ничего. Домой ко мне доберемся – откормлю его, на человека хоть будет похож».
– Надо же, все бежим и бежим куда-то, – покачал головой Вячеслав, помешивая уху в сковороде. – Михал Саныч, вот жили у меня в деревне люди спокойно и никуда не рвались. И ты рассказывал – и у вас осели на земле и жили неплохо. А нас все несет куда-то.
