Гарольд шагнул в мою сторону, и я выставил перед собой руки, не заорав от ужаса только потому, что это было бы лишней тратой сил. По той же причине я пропустил возгласы: «О нет», «Не может быть», «Как вы могли» – и перешел сразу к сути дела. Понимание этой самой сути снизошло на меня, как на Архимеда, воскликнувшего «Эврика!» в ванне.
– Я знаю, что вы ищете, – выпалил я. – Трилистник! Вы знали, что он здесь, потому и забрались тогда в дом. Но зачем он вам? Вы же живы! Или… нет? Вы привидение?
В голове у меня промелькнула версия событий, достойная ненаписанного романа великого Джона Гленгалла: Гарольда на самом деле вижу только я, а сам он скончался давным-давно и теперь ищет способ проникнуть обратно в мир живых. Но он покачал головой и виновато, печально улыбнулся.
– Нет, я жив. Но это ненадолго. У меня опухоль, и доктора говорят, уже ничего нельзя сделать.
Несостоявшийся Гленгалл-романист мгновенно сказал мне, что это тоже было бы удачной сценой: Гарольд признался в моем убийстве хотя бы тем, что ничего не отрицал. Я сглотнул, забыв, что слюны у меня теперь почти нет, и только противно подавился воздухом.
– Вы хотите найти трилистник, чтобы не умереть, – обморочно пробормотал я. – Но зачем… зачем вы убили меня?!
Гарольд шагнул ближе. Я шагнул назад.
– Да, я тебя ударил, – глухо проговорил он. – Но я не хотел этого, поверь. Я ведь не убийца. – Он выдавил слабую улыбку. – Убийство не на войне – всегда ошибка. Никогда не стоит делать того, о чем нельзя поболтать за бокалом вина в приличном обществе. Но я слишком много лет провел в армии, Джон. Тело среагировало быстрее, чем мозг. Мне так жаль, я еще ни о чем в жизни так не сожалел! Это была случайность, умоляю, прости меня.
Я попятился. Даже сообразив, что он искал в ту ночь, кое-чего я все равно понять не мог.
– Почему именно сейчас? – просипел я. – Если вам нужен трилистник, у вас было лет сорок, чтобы украсть его у отца.
Я продолжал пятиться и уже почти выбрался за дверь, но тут Гарольд опустился на стул, будто у него ноги подкосились. Сгорбленный, поникший силуэт в освещенной свечами полутьме.
– Ты очень проницателен, Джон, – негромко сказал он, сложив руки на набалдашнике трости. Я мысленно сделал пометку за ней следить: если Гарольд снова захочет меня ударить, наверняка ею и воспользуется. – Я был много лет уверен, что Джереми нашел способ избавиться от своего камня, – он такой хитрец! Но когда ты пришел ко мне, я понял, что камень все еще в вашем доме.
«Да как вы поняли, когда я сам не знал?!» – хотел я спросить, но эту мысль тут же смыла другая.
– От своего камня? А что, были другие?
Гарольд мрачно кивнул и откинулся на спинку стула.
– Танамор состоит из трех камней – ты ведь помнишь сказку? Джереми хранил только один из них. Второй – у меня, третий – у покойного Вернона Роуза. Уверен, ты хочешь узнать, как так получилось.
Он явно приглашал продолжить беседу, и я отрывисто кивнул, стараясь держаться как можно ближе к выходу. Вот будет смешно – нет, нет, не будет, – если я второй раз погибну в том же самом дверном проеме.
– Умирать очень страшно, – сдавленно начал Гарольд. – Я точно знаю, потому что однажды это со мной уже произошло – на ирландской войне, тридцать восемь лет назад. В чем-то мы похожи, Джон: оба получили по второму шансу. Мы были большими друзьями: я, Джереми и Вернон. Однажды при захвате какой-то глухой деревни, на которую наш отряд наткнулся почти случайно, меня тяжело ранили. – Он помолчал. – До сих пор иногда просыпаюсь в холодном поту, вспоминая, как из моего бедра льется кровь. Я перепугался до смерти. Думал, это конец, но оказалось, что нет. Джереми позже объяснил: местный, который нанес мне смертельную рану, защищая деревню, был очень подавлен тем, что сделал. Когда наши взяли поселение, он попросил Джереми и Вернона отнести мое тело в какое-то странное здание. Не знаю уж почему, но они послушались, – и там этот местный вернул мне жизнь, приложив к моей груди украшение из трех зеленых камней. Джереми и Вернон были потрясены: у меня не было пульса, а потом я вдруг открыл глаза.
– И что вы сделали, когда ожили? – пробормотал я, без сил прислонившись к косяку.
Никогда не думал, что буду всерьез вести подобный разговор, но жизнь полна сюрпризов.
– Я – ничего. А твой отец захотел оставить чудесный предмет себе. Не сердись на него, Джон. Мы были молоды и глупы, брали все, что плохо лежит. Кому не захочется иметь под рукой то, что может оживлять мертвых? Это казалось справедливо заработанным трофеем. Джереми забрал его, но еще до возвращения домой понял: хранить эту штуку – опасное дело. Тот человек из деревни предупреждал, а он не поверил: заклятие Мерлина существует, и каждый листок танамора медленно лишает владельца того, за что отвечает. Один – души, другой – разума, третий – жизни. Джереми испугался, попытался избавиться от трилистника, выбросить его, но тот возвращался. – Гарольд прерывисто вздохнул. – Мы были верными друзьями, да и немного завидовали его добыче. Я предложил разделить танамор на троих. Мы договорились, что, как только одному из нас понадобится трилистник, мы соберем его снова. Каждому достался один из камней, никто не знал, кому какой, эти зеленые камешки выглядят одинаково. Только годы спустя стало ясно, как легла карта. Вернон начал терять разум, твой отец – душу, а вот теперь мой камень постепенно лишает меня жизни. А мне ведь всего шестьдесят два! – Он опустил голову. – От камней нельзя избавиться, нельзя хранить далеко от себя или положить в банк, они возвращаются. Стремятся быть поближе к владельцам, чтобы питаться их силами. Не спрашивай, почему я решил, что Джереми как-то обошел эти чары. Долгая история, а время нам обоим дорого. Я был уверен, что, несмотря на заклятие, камня у него давно нет. А потом ко мне пришел ты.
Все это звучало безумно – и в то же время многое объясняло. Мой отец был суровым и холодным, муж Бланш, как и она сама, не дружил с головой, а Гарольду, видимо, недолго осталось. Так вот почему он был таким печальным на вечеринке! Я принял его худобу за стройность, цвет лица – за аристократическую изысканную бледность, а это все были признаки болезни.
– Я ни за что не хотел умирать снова, вот единственное, что я могу сказать в свое оправдание, Джон. – Гарольд виновато глянул на меня и отставил трость, прислонив ее к столу. – Я, как никто, умею наслаждаться жизнью, а она ведь и нужна тем, кто умеет ее ценить! Но из-за твоего отца, из-за того, что он украл ирландский трилистник, я обречен умереть так рано. Почувствовав, что смерть близка, я возложил бы танамор себе на грудь, и тогда он вернул бы меня к жизни, но для этого нужно собрать все три камня вместе. Да, я решил залезть к тебе в дом, чтобы поискать камень, а ты меня застал, и… Это было какое-то затмение, влияние момента! Но я готов все исправить. – Он твердо посмотрел на меня и встал. Я нервно дернулся назад. – Единственное, что я могу для тебя сделать, – помочь найти камень, который твой отец где-то спрятал. Мы должны действовать вместе, Джон. У твоего отца уже не было души, потому он и не сказал ни тебе, ни брату, какое сокровище хранит. Я очень хочу выжить, но у меня разрывается сердце, когда я вижу тебя таким. Я понял: тебе трилистник нужнее, ты ведь так юн. Давай найдем камень, а потом я отдам тебе свой. Мы возьмем у Бланш камень ее мужа, соберем все три вместе и вернем тебя к жизни. Настоящей жизни. – Он стремительно подошел ко мне и схватил за обе руки. Я чуть не завопил, но он просто погладил их, умоляюще глядя на меня. – Я совершил страшную ошибку, но я ее искуплю. Позволь тебе помочь.
