Молли не думала уж точно. Куда больше, чем особенности моей походки, ее волновало открытие, что вещи можно не только трогать, но и нюхать. И пробовать. Поэтому, шагая за мной, она подобрала с земли пригоршню снега и начала с наслаждением ее жевать.
Старушки на улице уже не было, зато мимо меня прошествовал старик, одетый в генеральский мундир. Я заторможенно посмотрел ему вслед. Он меня не заметил. На этом я посчитал проверку завершенной и пошел обратно к Бену.
– Не сработало.
– Хм, – ответил Бен. – Как же трудно работать, когда не знаешь всех физических свойств этого камня! Но таков труд ученого – двигаться впотьмах ради прогресса человечества.
– Я бы не назвал то, что творится на улице, прогрессом человечества, – не удержался я.
– Чудесный запах, – простонала Молли, которая нашла на полу засохший ломтик апельсина.
Я невольно улыбнулся. Вот уж кого стихийное бедствие, которое мы учинили, не волновало. Молли была слишком счастлива от того, что жива, и от этого я испытывал какое-то огромное, острое чувство – наверное, тоже счастье. Я уступил ей камень, я спас кому-то жизнь и теперь созерцал дело рук своих. Никто из моих воображаемых Джонов Гленгаллов еще не успел достичь чего-то реального, – а вот это было первым настоящим достижением, которое я мог записать на свой счет.
У меня перехватило дыхание, и я испугался, что отведенное мне время закончилось, я сейчас упаду и больше не встану, но с ногами все было в порядке, просто нос будто сжался изнутри, потом онемели глаза, а потом, когда я опять решил, что мне все-таки конец, из угла глаза выкатилась капля жидкости и поползла по щеке. Бен с интересом подошел, смахнул ее пальцем и этот самый палец облизал.
– Бен, фу! – зашипел я. – Ты что делаешь?!
– Это раствор, – торжественно заявил он, закончив облизывать палец. Мерзость какая! – Я уж надеялся, вдруг ты смог произвести настоящую слезу, но нет. Впрочем, это уже достижение: ты смог силой своего желания направить немного раствора в пересохшие слезные протоки.
– Я счастлив, – процедил я как можно злее, чтобы он не заметил, как я смутился.
Слезы на людях – это непозволительно. Оставалось утешать себя тем, что это не совсем слеза, так что вроде как и не считается.
– Бен, я серьезно тебе заявляю: если будешь таким мерзким, вряд ли ты однажды найдешь себе жену, – сказал я и нервно вытер щеку. – Или любого человека, который способен будет тебя терпеть.
– Не очень-то и хотелось, мне одному хорошо, – фыркнул Бен. – Жизнь ученого – это борьба и лишения.
Я собирался тяжело вздохнуть, но после повторного оживления у меня словно уменьшился объем легких, и получилось только издать какое-то раздраженное пыхтение. Голос у меня теперь был чище, но тише: кричать наверняка не получится.
– Что будем делать? – спросил я.
Бен не ответил – размышлял. Молли была занята изучением разбитых склянок, нюхала их содержимое, иногда смешно морщась, и я решил ответить за всех.
– Давайте-ка ляжем спать. Завтра со всем разберемся, утро вечера мудренее.
– Неплохая мысль, – рассеянно кивнул Бен и приготовился завалиться на свои мешки, но я остановил его.
– Эй. Ты не забыл, что у нас есть особняк? Идем, поспишь для разнообразия на настоящей кровати.
Мысль Бену понравилась.
– Кстати, а все-таки чей это теперь особняк? – поинтересовался он.
– Ты не совсем сумасшедший, а я не совсем мертвый, так что, думаю, наш общий.
– Вот уж спасибо, – проворчал Бен, выходя на улицу.
Молли мне пришлось взять под локоть и увести: она напоминала щенка, которого впервые выпустили в мир, полный чудесных запахов и ощущений.
Ночь была прекрасна. Снег прекратился, земля сияла белизной, поблизости тихо булькала и плескала невидимая в темноте река. Больше никогда в нее не прыгну, даже чтобы искупаться: воспоминания о своем водном путешествии я сохранил самые скверные.
Молли нагнулась, погладила снег, потом слепила снежок и запустила его мне в спину.
– Что? – спросил я, не останавливаясь: был слишком занят тем, чтобы идти красиво, а не как остальные восставшие. Получалось не очень хорошо.
– Есть хочу, прямо не могу, – сказала Молли. – Осталось чего или наши слопали все?
– Вот и проверишь.
Мы зашли в дом. Несмотря на темноту, он больше не казался мне угрожающим. Теперь я знал его секрет, и почему-то от этого мне стало спокойнее. Молли, наслаждаясь новообретенными возможностями, помчалась в столовую бегом – вот теперь она топала как слон, не то что раньше. Раздался деревянный стук поленьев и треск огнива. Судя по всему, Молли разжигала камин.
– Мистер! – гаркнула она во всю силу своих живых и здоровых легких. – И вы, доктор! Идите греться, а я пожевать найду!
– Вообще-то я не доктор, – сказал мне Бен, стаскивая промокшие от снега ботинки. – Но мне приятно, не буду ее переубеждать.
Мы зашли в столовую – ту самую, где все еще валялись остатки ирландского пиршества: перевернутые стаканы, пустые тарелки. Еды на столе, правда, не было – они съели все до крошки. Шаги Молли простучали по комнатам, потом вниз, потом снова наверх, и она влетела в столовую с горшком, перевязанным лоскутом ткани.
– Вот, в прошлый раз не заметила. А так в кладовой нет больше ничего, все тогда вынесла. – Она развязала тряпочку и шумно понюхала горшок. – Черносмородиновое варенье! Помираю с голоду!
И с этими словами она поднесла горшок ко рту и начала шумно лакать варенье.
– Да что ж такое, – простонал я. – Хоть у кого-то тут есть малейшее чувство приличия?
– М-м-м, – довольно протянула Молли и с трудом оторвалась от варенья. Над губами у нее остались смешные темные усы. – Точно. Прощенья прошу. Хотите, доктор? Надо было вам первому предложить.
– Ничего, давай сюда, – великодушно кивнул Бен, который, похоже, таял, когда его звали доктором.
Он припал к горшку и так же сочно, невоспитанно и аппетитно начал хлебать варенье. Я уже выяснил, что тяжелыми вздохами свое неодобрение показывать не могу, и постарался вложить его во взгляд. Никто и внимания не обратил. Что за безобразие.
– Вы где спите? – Молли набрала дров из подставки и помчалась с ними в сторону лестницы. – Ух, я такие силы в себе чувствую! Показывайте, я огонь разожгу, в тепле отдохнете! Давайте, давайте! О, я знаю, спальни там, наверху!
Она помчалась наверх, грохоча дровами. Мы с Беном переглянулись, видимо, думая об одном и том же: в этом доме со времен нашего детства не было так шумно.
Вскоре Молли развела огонь и в спальне Бена, и в моей. Нашла в комодах чистое постельное белье и застелила кровати. Собиралась протереть пыль в темноте, но пришлось ее остановить: жажда деятельности не должна выходить за рамки здравого смысла.
