– Ой, граблюху
[16] сломали, звери-изверги! Совсем сломали! Не пожалели бедного человека… Куда я теперь с культей… Совсем погиб… Пощадите… Обознался… За что терзаете душу невинную…
Поток слезливых жалоб не помог. Ванзаров прекрасно знал, с кем имеет дело. А пойманную руку Курочкин держал штатным захватом, какому обучен каждый филер, чтобы боль пресекла сопротивление.
– Доброй ночи, Федор, – сказал Ванзаров.
Как ни больно, «душа невинная» изловчился повернуть голову.
– Родион Георгиевич? Вот уж приятная встреча. И вам самой доброй, значит, ночки… Ой, больно! Да отпусти же, не сбегу…
Ванзаров дал знак. Курочкин отпустил захват, мужик, кряхтя, охая и растирая потянутую мышцу, выпрямился и улыбнулся чиновнику сыска простодушной улыбкой. Оба прекрасно знали друг друга. Вор по кличке Сямка был известен на всю Казанскую часть и прочие полицейские участки столицы за то, что был домушником высокого класса. Его ловили и сажали, запрещали проживание в столицах, он возвращался и продолжал заниматься воровским промыслом. Ничего иного Сямка не умел, такой уж талант у человека. Ванзаров заслужил уважение вора тем, что не злобствовал на допросе, а общался так, что хотелось излить ему настрадавшуюся воровскую душу.
– Дышал ночным, решил согреться? – спросил Ванзаров.
Сямка знал, что этому зухеру
[17] бесполезно врать, дескать, ошибся квартирой, обознался и тому подобное. Но и выкладывать вот так, сразу, – не по чести воровской.
– Отпусти, Родион Георгиевич… Ничего не тронул, так, баловство, – с невинной улыбочкой сказал вор.
– Ты, Федор, умный человек. Зачем же полез в квартиру, от которой твои дружки отказались?
Вор только хмыкнул. В мiре
[18] поговаривали, что Ванзаров не иначе колдун, а то и с бесами знается, раз ему наперед все известно. Уж сколько раз убеждались.
– А коли расскажу, отпустите? – Сямка подмигнул.
– Не отпущу. Попрошу пристава Вильчевского, чтобы составил на тебя мелкое хулиганство: сломал дверь. Согласен?
Следовало соображать. Впереди – зима, время для домушников тяжкое, голодное. Господа по квартирам сидят, за границы и на дачи не уезжают. Прокормиться тяжко. А в тюрьме – тепло и сытно. Много не дадут, получит полгодика с выселением из столицы, как раз к летнему сезону вернется.
– Слово варнацкое?
[19] – спросил вор.
– Слово полицейского, – ответил чиновник сыска.
Можно было не скрытничать. Сямка и рассказал.
…С неделю назад воры узнали, что пустует квартира в «Версале». Дом грубый
[20], взять можно хорошо. Да только не подобраться: горничные, лакеи, прислуга. И тут такая удача. Бросили жребий, квартира досталась Угрю. Ну, тот и пошел. Да только вернулся, от страха трясется. Говорит, вошел, как полагается, да только дальше кухни не сунулся. Такой страх напал, что с места не мог сдвинуться. Будто смотрит на него кто-то, и мороз по коже. Раз такое дело, вызвался Щепа квартиру взять. Да и он вернулся ни с чем: тоже, говорит, страх напал, убег, и больше туда ни ногой. Что за чудо? Квартира пустая, а пострелять
[21] нельзя. Вчера взялся Жмудь. Пошел ночью, да так ни с чем воротился. Говорит: страх обуял до дрожи, еще какие-то тени бродят. В общем, сбежал. Больше охотников не нашлось. Ну тут Сямка вызвался. Ему терять нечего… И вот как вышло…
– Страх сильный? – спросил Ванзаров.
– Уж такой, что и передать нельзя… У меня у самого сердце в пятки ушло…
Вор обещание выполнил. Ванзаров приказал Курочкину вести его в участок и не возвращаться, он справится сам. На прощание Сямка отвесил поклон и пожелал здравствовать.
Ванзаров запер дверь, выключил свет на кухне и остался в темноте. Сидя так, чтобы слышать обе двери, он снова отправился в мыслительные дебри, что было лучшей защитой от темных сил.
Ночные часы тянулись в медленной тишине.
И вскоре истекли.
Новых гостей не случилось.
Ванзаров потянулся в кресле. Путешествие по тропинкам мыслей оказалось полезным – он набрел на идею. Настолько простую, насколько и очевидную. Идею следовало проверить немедленно, пожертвовав завтраком и чистой сорочкой, он вышел из дома.
27
Фонтанка, 16
Открылось страшное: Лебедев оплошал. Не то чтобы не замечал, но относился без должного внимания к гипнозу. И вот расплата. После общения с Токарским в душе и мыслях Аполлона Григорьевича расцвел букет ядовитых цветочков. Одни источали укоризну. Лебедев долгие годы следил за всем, что выходило не только по судебной медицине, но и смежным направлениям медицинских знаний, которые можно применять к криминалистике. Статьи по гипнозу перелистывал, считая пустой тратой времени, а книжки, получаемые по подписке, бросал в нижнюю секцию книжного шкафа, не читая. И вот оказался в глупейшей ситуации: доктор Токарский научает уму-разуму. Лебедев не прочь был получать новые знания, но выглядеть в собственных глазах гимназистом-недотепой неприемлемо.
Другие цветочки пахли завистью. Аполлон Григорьевич всегда был непререкаемым авторитетом и не мог допустить мысль, что кто-то может быть лучше его. И вот на тебе: такой субъект имеется. Мало того, субъект провинциальный, то есть московский. Чего доброго, будет плести байки, как читал Лебедеву лекции по гипнозу, потом стыда не оберешься.
Среди цветочков виднелись мелкие бутончики, которые подзуживали и нашептывали: «Неужто ты, Аполлоша, не сможешь освоить приемы гипноза лучше докторишки? Да быть такого не может! С твоими-то талантами, дорогуша!»
Где цветочки, там жди ягодки. Аполлон Григорьевич привык добиваться своего. О сне нечего было думать. Он заглянул в книжный угол кабинета и, разгребая завалы читаных, получитаных и нечитаных книг, набрал стопку публикаций по гипнозу. Укрепив силы и дух «Слезой жандарма», Лебедев до поздней октябрьской зари изучал переводы и тексты русских авторов. В очередной раз ему открылось коварство докторов: ничего более простого, чем гипноз, придумать нельзя. Надо иметь волю и желание загипнотизировать человека. Всего этого у Аполлона Григорьевича было в избытке. К девяти утра, когда департамент полиции наполнился чиновниками, явившимися в присутствие, он стал знатоком гипноза, в чем не сомневался ни секунды. Оставалось проверить способности.
Надо сказать, что знаменитые судебные медики, особенно немецкие, не стесняли себя условностями, проводя эксперименты. Так, чтобы изучить признаки асфиксии при повешении и других удушениях, они вешали собак, закручивали им горло веревками в лежачем положении или надевали на морду мешок, чтобы узнать, насколько густеет кровь при таком способе убийства. Ну а про такую мелочь, как труп человека, который плавал в ванне для наблюдения за раздутием и гниением, и говорить не приходится. Что поделать, криминалистика развивается на жертвах. Лебедеву тоже требовалась жертва для своего эксперимента. Собаки и трупы не годились. Недолго думая, Аполлон Григорьевич отправился туда, где можно было раздобыть подопытную мышь. То есть в канцелярию.
