– Все ясно, Петр Людвигович?
– Яснее не бывает. Била кортиком, рукав забрызгала, кортик спрятала в банку, руки помыла, а про сорочку забыла. Так и легла спать.
Муртазина бросила на него взгляд, вырвала руку, прижав к себе.
– Что за глупости… Никого я не убивала…
Вильчевский недобро ухмыльнулся:
– От ведь… Ладно, барышня, собирайся, пойдем.
– Куда пойдем?
– Сначала в участок, потом в тюрьму.
– Я не хочу в тюрьму… Я не пойду…
– Там тебе самое место. Зачем только старую даму убила. Грех на душу взяла. Думала ограбить и скрыться? Эх, глупая, куда в России скроешься, всех поймаем… Одевайся… Чтоб через три минуты готова была.
Помотав головой, будто не согласна, Муртазина сложила руки на груди.
– Я не убивала мадам, – тихо проговорила она.
– На каторге будешь басни плести.
Она вскочила и крикнула прямо в лицо приставу:
– Я не убивала! Не убивала! Не убивала!
Порыв был столь силен, что Вильчевский подался назад. Но тут же схватился за кобуру.
– Упорствуешь? Я тебе сейчас покажу.
Пора было вмешаться. Ванзаров заслонил барышню, насколько было возможно в тесноте.
– Погодите, господин пристав. Убийца никуда не денется, – сказал он, ощущая спиной, как дрожь пробирает Муртазину. – Сейчас необходимо провести особое дознание по горячим следам. Согласны?
Только из дружеского уважения, которое Вильчевский испытывал к чиновнику сыска, он согласился не вязать злодейку, а приказал Можейко в точности исполнить инструкции, которые дал Ванзаров, чему Можейко обрадовался. Торчать в квартире, пропахшей кровью, – развлечение не для чиновника участка.
31
Гагаринская, 23
Директор гимназии, действительный статский советник Козенко, знал, что в обучении подрастающего поколения чудес не бывает. Если ученик туп, это навсегда. Сколько ни лупи ремнем, как ни заставляй зубрить, толку не будет. Запомнит правила математики, а ума не прибавится.
Однако вчера, проверяя классные журналы, директор лицезрел настоящее чудо. Шестой класс показал невероятный скачок в знаниях: пяти ученикам было поставлено «отлично». Не по географии или истории, а по самой страшной дисциплине для каждого гимназиста: латыни. Нельзя предположить, чтобы Горгона внезапно размягчился и ставил отличные оценки из хорошего настроения. Предположить, что Образцов был пьян, не могла даже самая безудержная фантазия. Латинист отличался строгим воздержанием от спиртного. На праздничных банкетах гимназии рюмки не выпивал.
Оставалось предположить невероятное: гимназисты взялись за ум. Да так, что любо-дорого посмотреть. Сверившись с расписанием, Козенко нашел, что сейчас латынь как раз у того самого класса. Отчего бы не убедиться лично.
Пригладив волосы, директор отправился к классной комнате. Подойдя к двери, входить не стал, а приложил ухо к раскрытой щели. Отвечал кто-то из учеников. Козенко слушал и не мог разобрать ни слова, какая-то белиберда. Однако после того, как ученик ответил, раздался твердый голос Горгоны:
– Очень хорошо, Владленский, показываете отличные знания. К доске прошу Михайловского.
Выжидая под дверью, директор стал внимать ответу ученика. И опять не смог ничего понять. Как будто забыл латынь. Нельзя представить, что перед Горгоной ученик болтает невесть что.
Немного расширив дверную щель, Козенко напряг барабанную перепонку, насколько был способен.
– Мадмазелись терялись ридукюлис, нагибались, юбкус поднимались, попус выпиралис, – нагло и уверенно отвечал гимназист.
– Великолепно. Завершайте высказывание Цицерона, – не дрогнув, заявил Образцов.
– Брюкус надевалюс задомус напередус, спотыкались, влужус упадались! – победно продолжил ученик.
Козенко показалось, что с ума сошел именно он. И никто другой. Не может такое издевательство над латынью и здравым смыслом твориться в стенах его гимназии. Не может. И не будет…
Распахнув дверь, директор вошел в класс и остался у порога.
– Прошу всем сидеть, – остановил он попытку класса встать. – Вы закончили ответ, Михайловский?
– Ему осталось третье предложение, – пояснил Образцов.
– Прошу, Михайловский, не стесняйтесь… Покажите ваши знания классической латыни…
Гимназист затравленно глянул на товарищей, будто ожидая помощи.
Класс безмолвствовал.
32
Дом на Екатерининском канале
– Вот, чудом успел застать господина Лебедева, – шепотом доложил Можейко.
Пристав подумал, что лучше бы этого чуда не случилось.
Как ни уважал он Ванзарова, как ни отдавал дань его уму, происходящее было не по душе. Дело яснее некуда: горничная решила прибрать к рукам добро своей хозяйки. Прикинула, что одинокую даму никто не хватится, а горничной будет чем поживиться. Придумала толково: порешить старуху во сне, чтобы без криков и сопротивления. Зарежет и оставит в кровати под одеялом. С утра начнет ее вещички продавать, пока ценное не кончится. На это уйдет неделя, может, две. К этому времени у нее соберется капиталец приличный, включая драгоценности и наличные деньги, какие найдутся в квартире. После чего хитрая девка исчезнет, а может, сбежит из столицы. Ищи ветра в поле.
План толковый, если не струсить. Да только не учла душегубка мелочей. Во-первых, запашок. С каждым днем будет сильней, как ни проветривай. Соседи забеспокоятся. Но к запаху привыкнуть можно.
Есть беда похуже: убивать тяжело.
Вильчевский знал, сколько преступлений, задуманных умно и тонко, провалились в последний момент, когда надо нанести удар или затянуть петлю. Убить себе подобного – против этого восстает человеческая натура. Сильно мешает, удерживает. Те, у кого характер отчаянный, справляются. А новички часто делают осечку. Вот и Муртазина подошла к спящей с кинжалом, но не смогла сконцентрироваться: принялась бить куда попало, что есть мочи. Вместо того чтобы ударить в сердце – и конец. А что спать легла и ничего якобы не помнила, только подтверждало ее вину: нервишки сдают, убийцей овладевает сон. После пробуждения порой уверен, что ничего не совершал. Да и просто хитрая девка.
Аргументы, столь ясные приставу, оказались недостаточны Ванзарову. Оставалось дождаться, чем закончится представление.
Вильчевскому сразу не понравился надменный господин, который прибыл с Лебедевым, особенно тем, что принялся распоряжаться. Ладно бы доктор, так еще из Москвы. Будто своих не хватает… Сомнения пристав держал при себе, посматривая, что вытворяет Токарский. С каждой минутой происходящее все меньше нравилось ему.
Муртазиной было приказано оставить шаль в каморке и сесть на стул посреди гостиной. Приставу с Можейко разрешили остаться, но встать так, чтобы оказаться за спиной горничной. После чего доктор принялся размахивать вокруг нее руками и нашептывать. Такие вольности с арестованными не дозволяются даже адвокатам.
