– Что, Афоний, – спросил Ванзаров дружелюбно. – Семейство Штальберга знаешь?
– Как не знать, – вздохнул дворник. – Да какое семейство, одна вдова горемычная… Не успели семейством обзавестись.
– Он ведь погиб?
– Можно сказать, ни за что пострадал наш барон Борис Арнольдович, – с грустью ответил дворник.
На воровском языке «бароном» иногда величали околоточного надзирателя. Только вряд ли такой воспитанный дворник позволит себе в разговоре с полицейским «воровскую музыку». Ванзаров спросил, почему называет Штальберга бароном.
– Так ведь барон и есть натуральный, – удивился Афоний такому неведению сыска, который должен знать все. – Хоть от титула перед свадьбой отказался, но мы его завсегда величали… Добрый был человек, простой, душевный и такой славный, что нельзя сказать, какая жалость… Жена его, Радушка, с горя чуть не повесилась, еле из петли вынули, так потом год траур носила, только недавно оправилась. Такой человек был редкий…
Трудно было поверить, но убитый Квицинский действительно принадлежал к аристократическому роду Остзейских баронов. Ванзаров вспомнил эту фамилию, но ничего не знал о романтической драме Бориса Штальберга. Немного расспросив дворника, он услышал душераздирающую историю.
…Три года назад Борис повстречал молодую красавицу и влюбился так, что захотел тут же жениться, отказавшись от выгодной партии, которую сватали родственники. Отец, старый барон Штальберг, поставил перед сыном условие: или наследство, титул и невеста его круга, или он лишается всего и больше ему не сын. Борис выбрал любовь. Они повенчались без отцовского благословения, сняли квартирку и стали жить. Борис устроился куда-то мелким чиновником. В семье было мало денег, но много счастья. Пока все не кончилось так ужасно…
– Мадам Штальберг уехала? – спросил Ванзаров, чем вызвал чуть заметную усмешку дворника…
– Мадам… Тоже скажете. Какая она мадам. Радушка наша. Побежала в «Аркадию».
Иногда и логика оказывалась в тупике. Трудно было представить, какие дела нашлись у бедной вдовы в самом дорогом загородном ресторане на Крестовском острове, в месте, известном загулами и необузданным весельем. «Поехать в „Аркадию“» на городском языке означало закутить до полного беспамятства.
– Что ей делать в «Акардии»? – спросил Ванзаров, ощущая себя тупицей.
– Как что? Известно, что: на жизнь надо копейку зарабатывать. Помощи ей ждать не от кого…
– Она бланкетка? – единственное, что мог придумать Ванзаров.
Афоний нахмурился.
– Что это такое говорите, господин полицейский… Радушка поведения строгого, примерного, никаких глупостей… В «Аркадии» поет и пляшет со своими. С утра пораньше отправилась…
– Радушка… Рада – цыганка?
– Это как полагается, – ответил дворник, махнув метлой под ногами. – И что примечательно: красавица редкая…
Гнев старого Штальберга обрел ясные очертания: его сын женился на цыганке, молодая баронесса Штальберг будет гадать по руке и звенеть монистой на балу. Немыслимо!
Что может быть хуже?
39
Литейный проспект, 56
Путь в «Аркадию» не близкий, через весь город на острова. Раз у Ванзарова оказалась личная пролетка – невероятная удача и удобство, – он решил использовать подарок до полного изнурения лошаденки и с Невского приказал свернуть к Мариинской больнице для бедных, где у профессора Тихомирова раз в неделю был бесплатный прием, потому как душевнобольных в это заведение не принимали.
Ожидать в очереди разнообразных больных, которым требовалось вернуть на место голову, Ванзаров не стал. Он беззастенчиво воспользовался положением: сообщил господам страждущим, что сыскной полиции требуется допросить доктора здесь, что займет четверть часа, или же придется забрать его с собой, на чем прием будет окончен. Поставленные перед выбором больные выбрали меньшее из бед. Полиция же заработала еще одно пятно неприязни на свой мундир.
Ванзаров вошел в кабинет и сразу узнал светило психиатрии. Мгновенный портрет был не нужен. Профессор излучал добродушие гения, перед которым преклоняются. Его ухоженная бородка походила на бороды римских статуй, холеное лицо говорило о благополучной жизни, а умный взгляд не оставлял сомнений в здравомыслии. На мизинце поблескивал перстень, перемигиваясь с брильянтом в булавке галстука. Настроение профессора было цветущим, что неудивительно. Не нужна психологика, чтобы догадаться: посещение Ольги Сергеевны Квицинской окрыляет любого мужчину независимо от возраста.
– Садитесь, голубчик, на что жалуетесь? – сказал Тихомиров с вежливым безразличием.
Ванзаров сел.
Профессор перевернул песочные часы: тратить на бесплатного пациента больше четверти часа не полагалось.
– Что беспокоит: мысли, сны дурные, недержание, пристрастие к алкоголю?
В этом мире Ванзарова беспокоило неискоренимое зло. Чем больше вырываешь, тем глубже пускает корни. Главное, чтобы в его душу корешки не проникли. С прочим он готов был мириться.
– Вчера вечером, около семи, господин Квицинский вышел проводить вас из медиумического кружка, – четко и безжалостно произнес Ванзаров. – Извольте сообщить, что делали после того. Подробно.
Тихомиров снял пенсне, которое надевал ради солидности, и взглянул на посетителя пристально.
– Позвольте узнать, кто вы такой?
– Ванзаров, сыскная полиция. Жду ответа.
Тон и манера обращаться субъекта были вызывающими. Профессору захотелось прогнать его в шею.
– Вы забываетесь, молодой человек… По какому праву?
– У меня есть права задавать любые вопросы, кому сочту нужным.
– Это смешно! – заявил Тихомиров, которому становилось не до смеха. Тяжелый гипнотический взгляд полицейского давил на него. – Кто вам позволил… Я известный ученый… Мое имя знают в Европе… На днях меня будет чествовать научная общественность…
– Право мне дал полковник Пирамидов, начальник охранного отделения, – ответил Ванзаров. – Достаточно?
Профессор не совсем понял, в чьи лапы попал: горло сдавили стальные когти, а он еще пытался трепыхаться.
– И что такого? Подумаешь, охранка… Я известная личность. У меня ученики… Что он может мне сделать?
– Ничего особенного. Когда полковник узнает, что вы – любовник мадам Квицинской, пригласит на дружескую беседу, после которой вы выйдете, подписав обязательство о сотрудничестве с политической полицией. Будете регулярно докладывать обо всем, что услышите в профессорских кругах. Не слишком обременительно, но не очень приятно. Как несмываемая грязь. В докладах ваша фамилия, разумеется, фигурировать не будет. Агенты проходят под кличкой, что-то вроде Борода или Старик…
Тихомиров сжался в кресле.
– Я… Не… Вы ошибаетесь… – пробормотал он.
