– Дело прошлое, незачем ворошить, Родион Георгиевич… К его смерти не имеет отношения…
– За несколько часов до гибели Квицинский сидел в «Дононе» с вдовой убитого барона. Она хотела отомстить за смерть мужа цыганским колдовством, – сказал Ванзаров. Аромат еды был над ним уже не властен.
– Верите в колдовство? – с усмешкой спросил ротмистр.
– Верю в логику человеческих поступков…
– И что с того? – ротмистр поворошил вилкой в тарелке.
– Вы скрыли от меня нечто важное, Николай Илларионович, – ответил Ванзаров, терпя звук металла, царапающего фарфор.
– Скрыл? И в мыслях не было. Ответил на все ваши вопросы, – сказал Мочалов, налил себе бокал вина и пригубил. – Как приказано господином полковником.
– Вы не рассказали, что весь день 28 октября, и, наверное, раньше, следили за Квицинским.
Ротмистр откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, чему сильно мешали аксельбанты у правого плеча.
– Не можете этого знать, – ответил он.
– На это указывает логика вашего поведения, Николай Илларионович, – сказал Ванзаров, что было почти правдой. Ну а про записную книжку, в которой Почтовый указывал на слежку, назвав Мочалова «Усатый», поминать ни к чему. Еще придется объяснять, кто такой Почтовый, бывший филер.
– Неужели?
– Тщательно осмотрели карманы Квицинского, вынули из них все, но не стали изучать его записную книжку, спокойно отдали мне. Почему? В ней же могут найтись важные сведения для розыска убийцы. Ответ прост: вы знали ее содержание. Потому что следили за Квицинским. Господин Пирамидов это знал, тоже не заглянул в записи своего помощника: они ему были не интересны. Тем самым вы с полковником показали, что Квицинский был под наблюдением. И его вечерний маршрут был известен вплоть до момента смерти. Там, где наступила неизвестность, понадобился я.
– Полная чушь, господин чиновник сыска, – ответил Мочалов. О дружелюбии было забыто.
– Если следили за Квицинским, – продолжил Ванзаров, не обращая внимания на мелочи, – возникает серьезный вопрос: что знаете и скрываете про его убийство? Насколько сами в этом замешаны.
Кулак жандарма не сильно, но веско стукнул по столу. Гости ресторана оглянулись на шум и поскорее отвернулись.
– Что себе позволяете, господин Ванзаров? Прошу не забываться, с кем разговариваете…
– Имею честь разговаривать с любовником мадам Квицинской. Полагаю, эта часть вашей дружбы с покойным Леонидом Антоновичем господину полковнику неизвестна. В сложившейся ситуации смерть мужа открывает вам путь к руке и сердцу Ольги Сергеевны. Все, что получил Квицинский при выгодной женитьбе на дочери генерала Павловского, может стать вашим. Чем не повод убить друга?
Еще немного – и Мочалов мог броситься. Щеки его пошли багровыми пятнами, сам он еле сдерживался. Ванзаров не любил драки в общественном месте, но приготовился. Однако ротмистр сумел овладеть собой. Он жадно выпил полный бокал вина и крикнул официанту, чтобы принес водки.
– Причинили мне боль, Родион Георгиевич, – сказал Мочалов, опустив голову. – Зачем же так… Воспитанный человек…
По всей видимости, официантам не придется собирать битое стекло на радость публике. Ванзаров расслабил мышцы.
– Мне дела нет до ваших романов, господин ротмистр, – ответил он. – Рассказывайте, что было в ночь убийства Квицинского.
Не дождавшись водки, которая почему-то облегчает признания, Мочалов рассказал, что полковник давно перестал доверять Квицинскому. Внешне он во всем его поддерживал, но считал, что помощник играет двойную игру, и попросил походить за ним. Обращаться к отряду филеров было нельзя: слежка за сотрудником охранки могла дойти до начальства и вызвать нежелательные вопросы. Поэтому решили сделать по-тихому. Примерно неделю Мочалов следовал за Квицинским, фиксируя его встречи. 28 октября проследил, как тот поехал на вокзал, потом побежал на телеграф, как был в медиумическом кружке, как прогуливался с Тихомировым, как зашел в отдельный номер «Донона», видел, как выбежала Рада. Проследил за Квицинским до дома Муртазиной, дождался, когда тот вышел и направился по набережной к Средней Подьяческой.
– Что случилось? – спросил Ванзаров.
Ротмистр налил рюмку из ледяного графинчика и опрокинул в рот.
– А ничего, – сказал он, занюхав кусочком хлеба.
– Не видели, как Квицинский нырнул?
– Не в том дело. Иду за ним по набережной, держу расстояние. И вдруг ничего. Темнота… Вроде в обморок не падал и по затылку не били… А как ото сна очнулся и не понимаю: набережная пустая, Леонида нет. Я, конечно, прошел вперед, но его не было… Так странно, что не смог доложить господину полковнику. Сказал, что Квицинский в темноте ушел от слежки.
Организм Ванзарова молил укрепить силы рюмочкой водки и куском телятины. Пусть даже с тарелки ротмистра, какие церемонии между друзьями. Ванзаров остался глух. Надо использовать ситуацию.
– С чего вдруг господин полковник решил проводить у меня обыск? – спросил он.
Ротмистр поморщился.
– Квицинского нет, а он продолжает верить во всякую чушь. Крашевская, вам известная, впала в спиритический транс и что-то ему рассказала.
– Впала на ровном месте?
– Леонид пригласил какого-то доктора-гипнотизера… Тот ее стал гипнотизировать, а она впала в транс… Мерзкое, доложу вам, зрелище.
– Как фамилия доктора?
– Охчинский. Из больницы Святителя Николая Чудотворца. Может, выпьете со мной? За нашу дружбу?
Любому терпению бывает предел. Ванзаров и не заметил, как проскочила рюмочка еще холодной водки. Ну и пирожки вслед за ней. Он дал слово, что полковник ничего не узнает об отношениях ротмистра и мадам Квицинской. После чего вытерпел, как Мочалов тряс ему руку и уверял в искренней дружбе.
Выйдя в холл гостиницы, Ванзаров заметил, что из дверей торопливо вышел господин в черном пальто. Теперь он вспомнил, где его видел.
58
Михайловская площадь, 5
Некоторые наивные барышни полагают, что ученые – эдакие небожители, которые ходят друг с дружкой под ручку, ведут умные разговоры, только и знают, что делают открытия и говорят комплименты. Барышни не подозревают, что ничто человеческое ученым не чуждо. Бывает, начнут спор и так разойдутся, что не заметят, как пойдут в ход кулаки, полетят с носов пенсне и клочки сюртуков в разные стороны.
Похожую историю Аполлон Григорьевич не мог забыть. Год назад на научном собрании зашла речь о спиритизме. Лженауку взялся яростно защищать профессор Вагнер, ссылаясь на имена великого химика Бутлерова, профессора Московского университета Юркевича, математика Остроградского, писателя и доктора медицины Даля, которые поверили в спиритизм. Слушать подобную чушь Лебедев не мог, высказался так, как умел. То есть назвал тех ученых, которые верят в спиритизм, безмозглыми идиотами, место которым в доме умалишенных, на что получил словесный отпор от профессора Вагнера, который назвал не верящих в спиритизм недалекими ретроградами, консерваторами и помехой на пути развития науки. Считать себя помехой Лебедев отказался и продолжил высказываться о спиритизме и верящих в него тупых шарлатанах безжалостным образом. Обмен словесными ударами грозил завершиться побоищем. К счастью профессора Вагнера, научная общественность держала за руки Аполлона Григорьевича. Иначе последствия могли быть непредсказуемы, а спиритизм надолго бы лишился своего проповедника.
