– Сердце подсказало, – ответила Рада, не отводя от Вильчевского чернющие глазища. Так сказала, что поверил Петр Людвигович вопреки здравому смыслу и правилам полицейской службы, а также поговорке: «Цыган соврет – недорого возьмет». – Спасать его надо, не справится он… На его силу сила нашлась…
«Как с языка сняла», – невольно подумал пристав, отчего стало совсем тошно. Лучше бы ничего не знал. А теперь что делать? Поднять городовых, броситься спасать чиновника сыска только потому, что у цыганки сердце что-то наболтало? А если нет ничего, обман или шутка? Будет почтенный пристав, полковник по армейской пехоте, между прочим, выглядеть круглым глупцом. Если же с Родионом в самом деле беда случится, потом себе не простит… И как тут быть?
– Скажи хоть, что с ним? – колебался Вильчевский.
– Держат его… Мучают… Больно ему… Страдает он сильно… Рвется изо всех сил, но не пускают… Силы его не хватит… Спасай друга…
Переводя с цыганского на полицейский, можно сделать вывод, что Ванзарова похитили и пытают, что выглядело невозможным бредом. Где это видано, чтобы чиновника сыскной полиции похитили? Да кто посмеет? Никто не посмеет. Так и есть: ошиблась цыганка, только зря волнение устроила. Сказать такое в глаза Вильчевский не решился. Сделал вид, что обдумывает, даже кулаком подбородок подпер.
– Вот что, красавица, – весомо сказал он. – Дело такое мне не по плечу…
Рада метнула в него бурную цыганскую фразу. Пристав понял, что его обругали, и даже догадался, какими словами. Красивой женщине порыв спустил.
– У тебя городовых нет?
– Есть, но…
– У них револьверов, шашек нет?
– Мадам! – повысил голос пристав, прерывая возмутительный допрос. – Все у нас имеется, что положено по распорядку. Главный вопрос: где Ванзарова держат?
Она схватилась за волосы и мотнула головой.
– Не знаю… Не вижу… Искать надо…
– Ну, так бы сразу и сказала, – с некоторым облегчением подхватил пристав. – Я распоряжаюсь на территории 3-го участка Казанской части. Родиона в нашей части держат?
Рада застонала… С такой болью и надрывным горем, что Вильчевский чуть было не поддался и не совершил глупость, но вовремя взял себя в руки.
– Тут слезы лить бесполезно, – разумно заметил он. – Надо тебе в другое место обратиться.
Она вскочила, готовая бежать хоть на край Петербурга.
– Говори, куда?
– На Фонтанку, в департамент полиции. Найдешь там господина Лебедева, Аполлона Григорьевича. Он всяко поможет… Большой друг Родиона…
Цыганка выбежала так быстро, будто ее и не было.
Вильчевский мог с облегчением вздохнуть. Но облегчение не наступало. Он не сомневался, что Рада пройдет в любое место, куда захочет: заворожит и глаза отведет. Другое сильно тревожило: уж не совершил ли он подлость или даже предательство по отношению к человеку, дружбой с которым дорожил? Хотя если посмотреть с другой стороны, разумно и вдумчиво, – ничего страшного. Вскоре пристав убедил себя, что поступил совершенно верно, то есть правильно.
Только в этот вечер что-то не брал его чаек. Сколько ни доливал коньяку. Даже когда в чашке чая не осталось совсем.
65
Перед глазами стоял свет
Ванзаров не видел ничего, кроме света. Он хотел закрыть глаза, но не мог. Веки держали стальные подпорки.
Дурман в голове прошел.
Зато свет слепил. Белым пятном.
Глаза застилали слезы.
Он не мог шевельнуться.
Голову не повернуть. Лоб стягивал ремень, вдавливая затылок во что-то твердое. Руки и ноги стреножили намертво, бесполезно напрягать мышцы. Только зря тратить силы. Ванзаров перестал делать попытки разорвать путы.
И слово нельзя произнести. Во рту торчал кляп.
Рядом кто-то был, свет прятал лица и фигуры.
– Больного остричь?
Ответа он не услышал, ощутил на лбу прикосновение лезвия. Тот, кто стоял у него за спиной, водил по голове бритвой.
– Усы оставить?
Опять не слышен ответ, только прикосновение металла к верхней губе.
– Теперь попробуем…
В заливающем облаке света появилось что-то более яркое. Звездочка закачалась маятником. Ванзаров не хотел, но невольно провожал ее взглядом…
– Бесполезно, не поддается…
– Что делать, профессор?
– Последнее средство…
Из света возникло зеркальце. Зеркальце держала чья-то рука. Ванзаров увидел свои глаза, растянутые подпорками веки. Ему захотелось мигнуть. Так, что слезы полились. Мигать было нечем.
Кто-то приблизился к его уху.
Ванзаров услышал тихие слова. Голос говорил, что ему хорошо, тепло, спокойно, он спит, и ему только кажется в руках тепло, в голове покой и тишина.
Ему не было ни хорошо, ни спокойно, ни тепло. Ванзаров хотел одного: чтобы руки оказались развязанными. Но, если сила пока бесполезна, оставалось последнее средство.
– Вам хорошо?
Ванзаров издал короткий горловой звук.
– Подействовало… Он сказал «да»… Развязать рот?
– Нет… Спите… Спите… Спите…
Ванзаров послушно обмяк.
– Готов?
– Пока еще нет… Должен погрузиться в сомнамбулизм…
– Может, решить проще?
– Он должен сыграть предназначенную роль. Ванзаров, слышите мой голос?
Раздался жалобный стон…
– Ну вот… И этот гордый ум в конечном счете изнемог… Закончим начатое…
1 ноября 1898 года
66
Фонтанка, 16, и далее
Прошлым вечером Аполлон Григорьевич принял эпохальное решение: оставить гипноз в покое. Не его это занятие, ну, не его. Не потому, что природного таланта не хватает, этакого добра хоть отбавляй, нет у него трудно объяснимых мелочей.
Наблюдая, как Токарский трудится над учителем Образцовым, он еще раз убедился: внешне ничего сложного. Ну, сделал несколько пассов, ну помотал перед носом латиниста часами, пошептал что-то на ушко. Проще простого, голая техника. Но в этот раз, пристально приглядевшись, Лебедев не столько понял, сколько почувствовал, что за простыми жестами и тихими словами скрывается что-то еще. Нечто, чего доктор никогда не расскажет. Было в его гипнозе странно уловимое «чуть-чуть», которое составляет настоящую тайну и заставляет человека погрузиться в сон, отдавая свою волю в чужие руки. Токарский не заставлял впасть в гипноз, а занимался будто самым обыденным, незаметным делом. Без усилий. Легко, как дышал, что у Лебедева никогда не получится. И это он понял окончательно. Его сильный характер привык действовать грубо: раздавить, напугать, заставить. Чрезвычайная сила воли и напор, каким великий криминалист заработал громкую славу, оказались бесполезны для гипноза. А по-другому он не умел.
