– Господа, позвольте представить, если не знакомы: мой заместитель и во всем правая рука господин Гурович Михаил Иванович, – заявил Ратаев с таким восторгом, будто знакомил с восходящей звездой сцены. – Прошу любить и жаловать… А это гений криминалистики Аполлон Лебедев и толковый малый из сыскной Ванзаров…
Гурович поклонился и наградил присутствующих отменной улыбкой. Ванзаров ответил ему сдержанно. Он прекрасно знал, что это за человек. А Лебедев счел, что кивка будет вполне достаточно.
– Все делами заняты, Михаил Иванович, хлопочете на нашу общую пользу. – Ратаев улыбнулся собственной шутке. – Все успешно?
Последовал вежливый ответ, который можно было расценивать как напоминание, что при посторонних некоторые вопросы обсуждать не следует. Но Ратаев, кажется, этого не уловил. Он продолжал щебет о прекрасном.
Ванзаров оказался не готов к светскому разговору. А тут еще получил толчок в спину от пробегавшей группки студентов, не удержался и воткнулся в Гуровича, хотя и быстро отпрянул.
– Прошу простить за неловкость, – сказал он.
– Какие пустяки! – ответил Гурович, приятно улыбаясь.
– Ну, господа, что вы об этом думаете? – Ратаев показал на публику. – Получили бунт на ровном месте. И куда смотрела цензура? Как можно было пропустить пьесу, которая в оригинале называется «Враг народа»?! Только подумайте!
Ратаеву достаточно было, чтобы его внимательно слушали. Что Лебедев с Ванзаровым терпеливо исполнили. Высказав свое мнение о пьесе, ставшей вдруг возмутительной, Ратаев резко сменил тему.
– А что же это вы, чиновник для особых поручений сыска, держите контакты с врагами трона? – обратился он.
– Не понимаю, Леонид Александрович, что навело вас на подобную мысль, – ответил Ванзаров.
– Ну, конечно! А то вы не знаете, что профессор Заварский – отъявленный смутьян. Говорит, что думает. Но дочка у него хороша… Не так ли, Михаил Иванович?
Шутку начальника Гурович поддержал вежливой улыбкой.
– Что ж, господа, третий звонок, посмотрим, чем все это кончится. – Ратаев кивнул и направился к залу.
Гурович задержался на мгновение, чтобы лично отдать поклон Ванзарову. Как показалось.
– Хорош гусь… – проговорил Лебедев, когда господа особисты были далеко. – Слышал я, что этот Гурович отъявленный жулик, шулер и прощелыга. Чуть ли не вор и картежный шулер…
– Однако это не мешает ему руководить Особым отделом, – сказал Ванзаров. – Ратаев все больше в театрах время проводит. Так что там с нашими ранами?
Аполлон Григорьевич в который раз отметил, что его друга ничем не собьешь с намеченного курса.
– Раны проникающие, чистые, ровные, глубокие и одинаковые, – сказал он. – Несомненно: одно и то же оружие.
– Меня интересует тип холодного оружия.
– Тут пришлось навести кое-какие справки. Лезвие длинное, я бы сказал, чуть меньше метра, шириной сантиметров тридцать, не меньше. Это не нож, таких ножей не бывает. Скорее всего – меч. Но какой? Восточную экзотику исключаем. Быть может, бастрад или клеймора? Нет, не подходит… Спадон или спахта? Тоже скорее нет. Цвайхандер или эсток? Раны не соответствуют… Тогда что же?
Лебедев был чрезвычайно загадочен.
– Благодарю за лекцию по истории холодного оружия средневековой Европы, – сказал Ванзаров.
– Дерзите? Ну, тогда вообще ничего не узнаете…
– Комара и Рябчика убила скьявона, или венецианская шпага.
Аполлон Григорьевич повернулся и пошел в зал. Спина его кричала о нанесенной обиде. Ванзаров попробовал исправить промашку.
– Она подходит к вашему описанию ран… – говорил он, идя следом. Но это не помогло. Криминалист надулся основательно. Ему нанесли самую глубокую из обид: его открытие было не нужно. Такое нелегко пережить.
В темном зале они кое-как уселись на свои места, но Лебедев нарочно отстранился, навалившись плечом на соседа справа. Публика встретила начало последнего акта громовыми аплодисментами…
• 18 •
Больным полагались отдельные палаты. Но мест в отделении беспокойных пациентов не хватало, поэтому в одиночку помещали по двое, а то и по трое человек. Коля Апс не жаловался на неудобства. Когда к нему подселили соседа, он только обрадовался. Коля не мог обходиться без общения и страдал от одиночества. Новенький оказался грузным, немного рыхлым человеком со сложным характером. Попросив называть его Зюком, он сообщил на чистом русском языке, что предпочитает не употреблять язык «проклятых москалей». Коля предложил немецкий или французский, но Зюк так путал слова, что вынужден был вернуться к ненавистному русскому. Он казался угрюмой, таинственной личностью с огромной бородой и усами, будто нарочно отпущенными. На вопросы, чем он занимается, отвечал уклончиво, а когда узнал, что Апс – русский офицер, да к тому же воевал против Англии, прекратил всяческое общение. И потом целыми днями лежал на койке, отвернувшись лицом к стене. Словно его и не было вовсе.
Нового подселенца Коля встретил с надеждой и даже помог пристроить матерчатую раскладушку. Железной кровати места не нашлось. Надзиратель вместе с доктором Мазуркевичем притащили его глубокой ночью и уложили спать. Молодой человек был бледен, а под воздействием лекарств тих. Утром он проснулся и не сразу понял, где находится. Коля подробно рассказал ему, что это за отделение. Бояться совершенно нечего. Янек, так звали молодого человека, говорил с сильным польским акцентом. Зюк глянул на него исподлобья, но почти сразу потерял интерес. Коля осторожно, чтобы не обидеть, стал расспрашивать, кто он такой. Янек забился в угол палаты, словно почувствовав опасность, и отвечал односложно.
Николай не знал, чем помочь. Подали скудный завтрак, к которому Янек не притронулся. Его порцию Зюк запросто съел и отвалился к стене. В палате стояла тишина. Коля опять оказался в одиночестве. Чтобы хоть как-то убить тягучее время, он предложил Янеку посмотреть альбом, который у него имелся. Янек не сразу согласился, но выразил интерес. Наконец он подсел на кровать Апса и попросил альбом. Коля вынул большущую папку, в которой хранил литографии любимых картин.
Оказалось, что Янек неплохо разбирается в живописи. Многие картины ему были знакомы. Многих художников он знал, а те рисунки, что видел впервые, рассматривал внимательно, с видом знатока. Незаметно разговор между ними оживился. Апс любил живопись с настоящей страстью. И если б мог, собрал бы свою галерею не хуже Третьякова или Саввы Морозова. Но средств офицера хватало только на репродукции. Янек рассказал ему, что отец чуть не проклял его из-за картин. Но все равно он ни за что от них не откажется.
Толстая пачка репродукций подходила к концу. Все картины мира Коля собрать не мог, он держал только самые любимые. А ту, что мог рассматривать часами, строя о ней догадки, он держал в самом низу.
– Теперь, Янек, хочу показать вам картину моего сердца, картину-загадку, с которой я провел долгие часы в размышлениях, но так и не понял, в чем же ее секрет, – сказал Апс и перевернул предпоследний лист. Ему не хотелось пропустить первое впечатление, которое произведет на Янека его любимое полотно…
