– Что привело к нам? – взял доктор инициативу на себя. – Надеюсь, здоровы?
– И я надеюсь. Хотя одолевают сомнения…
Чечотт узнавал тот самый стиль, который запомнился ему. Только в новой упаковке: словно мягкую сердцевину покрыли закаленной сталью. Доктор хотел было еще по этому случаю отпустить шутливое замечание, но…
– Мне необходимо проведать вашего пациента, – без дальнейших предисловий заявил Ванзаров. – Это не личный интерес, как догадались.
– Как всегда спешите – не дождаться приемных часов?
– Нет, не дождаться.
Доктор понимающе кивнул. Что тут скажешь: полиция!
– Кого желаете навестить? – спросил он.
– Николай Апс…
– Дорогой друг, это совершенно невозможно. – Чечотт постарался ответить и мягко, чтобы не обидеть, и твердо, чтобы пресечь уговоры.
– Отчего такая строгость?
– Господин Апс находится в закрытой палате отделения беспокойных больных. Посещения категорически запрещены.
– Он что-то натворил?
– Я не обсуждаю историю болезни пациента. Даже при всем уважении к вам, – добавил Чечотт.
– У меня не остается выбора…
Доктор еще успел обрадоваться, как легко удалось отговорить юношу, когда перед ним легла бумажка с грифом градоначальства. Прочитав краткое послание, Чечотт понял, что его добрый знакомый слишком изменился. И шутки с ним лучше не допускать.
– В таком случае вы не оставили мне выбора, – сказал он, слабо улыбнувшись.
– Прошу меня простить, – ответил Ванзаров. – Мне нужны сведения о господине Апсе…
– Все, что покрыто врачебной тайной, даже градоначальник не сможет мне…
Ванзаров попросил открыть то, что не покрыто ею.
Николай Апс попал в больницу чуть меньше года назад. У него была странная форма истерии, которую он заработал на военной службе. Детали Чечотт опустил, но отметил, что Апс попал в особое отделение после учиненного скандала и выпускать оттуда его не намерены.
– Вчера к нему приходил посетитель, грузинский князь.
– Да, был такой развеселый господин, – ответил Чечотт. – Но ему дали решительный ответ. Откуда вы знаете?
– Слышу аромат экзотических фруктов.
Доктор хоть и умел сдерживать эмоции, но румянец скрыть не смог. Ему было стыдно. В водовороте больничных дел он совершенно забыл передать корзину. Какой позор. Будто вор.
– Это большая удача, что корзина до сих пор у вас, – сказал Ванзаров, словно услышал чужие мысли. – Позвольте узнать ее содержимое.
Чечотт немного колебался. Прилично ли рыться в передаче больному? Но приказ градоначальника отменял все приличия. Корзина была выставлена прямо на стол. Ванзаров стал вытаскивать и перебирать фрукты, бережно укутанные пергаментной бумагой. Каждый сверток он быстро щупал и возвращал назад. Только один задержался у него на ладони несколько дольше. Со стороны Чечотту казалось, что нет в нем ничего особого, заслуживающего внимания. Но Ванзаров думал по-своему. Этот сверток он бесцеремонно спрятал в карман пальто. Доктор слышал, что в полиции процветает мздоимство, но чтобы позариться на такую мелочь – фрукт, совсем уж гадко. Он постарался отвести глаза, чтобы не видеть омерзительного поведения. Все-таки юноша сильно изменился…
– Пан доктор, кто проводит меня в палату? – спросил Ванзаров, подхватив корзинку.
– Я приглашу надзирателя, – ответил Чечотт.
Чем скорей полицейский сгинет с глаз долой, тем лучше. Видеть его больше он не желал. Как сильно ломает приличного человека служба в полиции! Ужасные нравы, ужасная страна…
• 30 •
Бессонная ночь окрасила глаза пристава кровавым цветом. Чиновники от усталости заснули, примостившись головой на столах, а Василий Автономович Макаров упал на лавку под картой участка и забылся. Городовые кое-как держались на ногах, но с большим удовольствием легли бы на полу. Только приставу было все мало. С прошлого вечера он развернул деятельность, какую от него трудно было ожидать. На месте преступления он дождался фотографа полицейского резерва, сотрудники которого всегда ленились и опаздывали. Лично проследил, чтобы санитарная карета доставила тело в морг его участка, не перепутав с другим. Все, кто оказался под рукой, были брошены на розыски. Чиновники обошли весь дом, снимая показания. Видел ли кто или слышал что-нибудь необычное. Городовым было приказано обшарить квартал, каждый закоулок. Пристав сам не знал, что ищет, но распоряжения отдавались столь строгим тоном, что спросить его о смысле предпринимаемых усилий никто не решился.
В участок он прибыл около полуночи, причем никому не было позволено отправиться по домам. Чиновники были оставлены перерывать дела, в которых могло оказаться хоть нечто похожее на это убийство. Городовым досталось патрулирование сверх смены и приказ: брать всех подозрительных. В ту ночь Обводный был, пожалуй, самым безопасным местом столицы. Сотрудники полиции топтались буквально на каждом углу. Дворник Терентьев был посажен на всякий случай в камеру, отчего пришел в неописуемое уныние. Но приставу все было мало. Он ходил по участку раненым тигром и требовал шевелить мозгами, чтобы найти убийцу. Робкий намек Макарова, что, дескать, розыск поручен сыскной полиции, встретил столь яростное возмущение, что больше никто не заикался. Участок трудился с редким рвением. Поймать убийцу стало для Давыдова делом чести. Хотя бы для того, чтобы утереть нос наглецу из Особого отдела, который смешал его с грязью перед подчиненными.
Когда Лебедев в два часа ночи вышел из морга, закончив осмотр тела, он не удержался и протянул Давыдову руку в знак восхищения его стараниями. И даже подписал протокол. К утру, казалось, было сделано все, что возможно. С улиц приволокли несколько подозрительных личностей, оказавшихся известными в округе пьяницами, одним сумасшедшим и одним приезжим, которого обыграли в карты и выбросили на холод в одних подштанниках. Чиновники, чихая и перепачкавшись в пыли, вытащили стопки старых дел, тщательно разыскивая все ножевые убийства. Работа была проделана колоссальная. Так много участок не трудился за все лет десять. Только проку от этих усилий было чуть меньше нуля. Не было ни малейшего намека, кто совершил убийство и как ему удалось скрыться. В протоколе Лебедева значилось: «колюще-режущее оружие длиной тридцать дюймов и шириной около дюйма с четвертью», что, по прикидке Давыдова, было чуть толще шпаги гражданских чиновников и чуть тоньше офицерской шашки. Более подробно криминалист не определил. Однако и этого было достаточно, чтобы понять: орудовал ненормальный, который вместо финки использовал нечто длинное и тонкое. Нужен был атлас холодного оружия, но пристав не представлял, где на него взглянуть.
Около шести утра он вспомнил о дворнике. Терентьев уже мысленно попрощался с теплым местом и клял себя последними словами, что сразу не ушел из участка, а высиживал, надеясь выбить лишний рубчик из домовладельца. Вот он ему и аукнулся. Допрос Тереньтев принял как еще одно горе, которое себе накликал. Пристав задавал вопросы, на какие дворник уже отвечал. Но он скрывать ничего не стал, а честно рассказал: видел жуткого, ужасного призрака, ростом выше его на две головы, что налетел и обдал его замогильным холодом. Отчего дворник чуть не упал в обморок. Еще призрак протянул к нему костяную руку, а вместо лица у него был черная дыра, так что только шея и виднелась. Также дворник не забыл упомянуть о черной шляпе-треуголке и кошмарном плаще, будто сшитом из черного дыма. Терентьев прикинул, что чем больше он сочинит, тем скорее от него отвяжутся. И постарался на славу.
