Доктор подумал, что в тяжелый день такое должно было случиться. И, как видно, это еще не все. Он тяжело опустился в свое кресло, закрыл глаза и стал массировать переносицу.
– Выходит, я опять ваш должник, пан Ванзаров…
– По логике именно так выходит, пан доктор.
– И одной моей благодарности вам не будет достаточно?
– Всегда, но только не сегодня, – сказал Ванзаров. – Я не хочу махать перед вами приказом губернатора. Но мне требуются кое-какие сведения…
– Да, конечно, долг надо возвращать. – Чечотт откинулся в кресле. – Но только это…
– О нашем разговоре не будет знать никто. Даю вам слово.
Это было приемлемо. Все же пан полицейский уберег от такой беды, что и подумать страшно.
– Так что же вас теперь интересует?
– Кто человек, что лежит вместе с Апсом в палате?
– Некий Пилсудский Юзеф, перевели из Варшавы ко мне для изучения редкого случая меланхолии.
– У нас уговор: врачебная тайна сегодня приоткрывает свой полог.
Такого уговора Чечотт что-то не припомнил, но сил стоять на своем не осталось.
– Пан Пилсудский был взят политической полицией вместе с подпольной типографией. Он издавал какую-то революционную газетку, – сказал он. – В варшавской крепости у него развилось такое отвращение к форме жандармов, что он отказывался от пищи и таял на глазах. Доктор Савишников поставил диагноз, я согласился принять его на излечение, тюремное начальство не возражало против перевода в отделение для беспокойных. У нас там все равно тюрьма…
– Я заметил, – согласился Ванзаров. – Какая чудная психическая болезнь: отвращение к мундиру жандармов.
Доктор только развел руками:
– Человеческая психика до сих пор поле загадок.
– А что же Апс?
– Что вас интересует? – спросил Чечотт, не желая даже приближаться к этой теме.
– Я не врач, но мне кажется, что он вполне здоров. Мелкие странности не в счет, все-таки с войны вернулся…
– Мне нечего вам ответить, пан полицейский, – сказал доктор, глядя ему так прямо в глаза, будто пробовал гипноз. – Вы очень разумный человек и должны понять, что есть такие вещи, касаться которых не заставит даже уважение к вам. Прошу меня понять.
Ванзаров все понял. Было настолько очевидно, на что пошел доктор ради своих принципов, что пытать его дальше было совершенно бесполезно. Он и так сказал слишком много. Сделка между ними была заключена при полном молчании. Умным людям порой слова не нужны, чтобы договориться обо всем.
– Я могу еще чем-то помочь вам? – устало спросил Чечотт.
– В палате был еще один пациент, Янек.
Доктор стал уверять, что этот случай – чистая медицина, к интересу полиции не имеет никакого отношения.
– Мой интерес есть, – твердо сказал Ванзаров. – Его болезнь связана с картиной Каспара Фридриха?
Чечотт мог только кивнуть.
– Прошлой ночью ему показалось, что персонажи картины пришли за ним?
– Пан Ванзаров, если я расскажу вам, что порой видят мои пациенты…
– Перескажите, что именно видел он…
Нет мучениям конца, особенно когда их приносят милые люди. Чечотт собрал все остатки врачебного терпения и рассказал, что и как привиделось Янеку. Ванзаров слушал слишком внимательно.
– Позвольте уточнить: призраки были в саду, а Янек видел их из окна палаты?
– Пан Ванзаров, зачем вам в этом копаться?
– Дело в том, Оттон Антонович… – сказал Ванзаров с расстановкой, – что в моей работе бывают вещи, о которых лучше не знать. Но могу вас заверить, что к этим призракам у меня интерес особый. Значит, их было двое?
Чечотт выдавил мучительную улыбку.
– Это только кажется больному сознанию. Их могло оказаться даже трое…
– Нет, не могло, – твердо ответил Ванзаров, но в душу доктору закралось сомнение: или пан полицейский слишком себе на уме, или у него не все в порядке с головой. Второе было предпочтительней.
– Мне необходимо побеседовать с Янеком, немедленно.
Нет, все-таки хитрит. В другой день Чечотт, может быть, уперся бы, но сегодня запас прочности был исчерпан. Выглянув в коридор, он кликнул дежурную сестру Некрасову, попросил проводить гостя до палаты, помочь во всем, но уберечь больного. Он знал, что завтра ему придется начинать с Янеком все сначала: беседа с Ванзаровым и здорового доведет до сумасшествия. Но это будет завтра. А сейчас он сможет пойти, наконец, домой.
– Мой долг считается погашенным? – спросил Чечотт, все-таки улыбаясь.
– Целиком и полностью.
– Благодарю, пан полицейский. Если вам, конечно, еще что-то понадобится, например получить совет по нервным болезням или послушать про удивительные фантазии моих пациентов, я всегда к вашим услугам. Обращайтесь в любое время…
– Благодарю вас. Буду иметь это в виду, – сказал Ванзаров слишком официально.
Чечотт пожалел, что проявил истинно польскую галантность. Не следовало давать пану полицейскому такие привилегии. Чего доброго, поднимет с постели среди ночи. Что-то подсказывало доктору, что так и будет…
А в дверях терпеливо ждала сестра Некрасова.
• 47 •
В трактире Пенкина гуляли на славу, дым стоял коромыслом. Трудовой народ прощался с получкой. И делал это в свое удовольствие. На появление пристава и чиновников участка никто даже внимания не обратил. Зато об этом быстро доложили хозяину. Пенкин выбежал из недр заведения встречать дорогого гостя и рассыпался в радостных возгласах. А на Василия Автономовича Макарова и бровью не повел. Не того масштаба птица, когда начальство участка пожаловало.
Давыдов решительно отказался от всякого угощения, чем несколько озадачил и напугал трактирщика. Чтоб полиция побрезговала дармовой закуской и выпивкой? Да не бывало такого. Что-то тут нечисто. Пенкин стал готовиться к худшему. Но вместо худшего его стали расспрашивать про одного субъекта: сынка ювелира Драговского. Что скрывать, любого постоянного посетителя Пенкин знал как облупленного. А других у него и не было. Про юнца желторотого не мог он найти доброго слова: спеси много, пьет в долг, официантам чаевых не платит, за все отец рассчитывается. Вот и сегодня сидит такой важный за отдельным столом и требует, чтобы к нему было особое обхождение. А кто он такой, чтоб с ним церемониться?
Жаловаться Пенкин мог долго. Этого удовольствия пристав ему не доставил. Оборвал и спросил, где отпрыск разместился. Пенкин указал на дальний столик, что у окна. Туда пристав и направился.
Наследник ювелирного дела с трудом держался на стуле. На столе, заваленном закусками, возвышался опустевший графинчик. Юный Драговский был пьян, причем пьян мерзко, как это бывает с людьми, не умеющими толком выпить, но глубоко уверенными в обратном. Деликатничать с ним пристав не стал: схватил за шкирку и крепко встряхнул. Драговский мелко захихикал и свалился студнем на стул.
