Больше всего Миллерова печалило, что Ендрихин, на которого было возложено столько надежд, не справился. Это и по нему видно: держится хорошо, но это только бравада. Напуган и растерян отчаянный ротмистр. Не знает, что делать. Полковник решил, что в такой ситуации ни за что не расскажет о слежке, которую опять заметил накануне.
– Господа, обстоятельства таковы, что я вынужден настаивать на вашем отъезде из Петербурга, – сказал Ендрихин.
Александрович слишком громко выразил недовольство:
– Так велика опасность?
– Опасность не настолько велика, но мы не знаем, откуда она может появиться, – ответил Ендрихин. – Мы на мушке и не видим, откуда в нас целятся.
– Разбежаться – значит признать свое поражение, – заметил Миллеров.
– Мы ни с кем не воюем, господни полковник, – раздраженно ответил Ендрихин.
– Да, но с нами воюют…
За столом повисло самое тягостное молчание, какое только можно было представить. Никто не знал, что сказать, чтобы не стало еще хуже. Каждое оброненное слово может стать искрой, от которой вспыхнет уголек раздора. Не хватало только еще ссоры между ними. При горячности Александровича нельзя было поручиться, что он не устроит какую-нибудь выходку. В трактире народу мало, это привлекло бы ненужное внимание.
– Сейчас главное – найти пропажу, – наконец решился Ендрихин.
– И наказать убийцу нашего князя, – добавил Александрович.
Со всем этим Миллеров был согласен. Только оставался вопрос: как искать пропавшие алмазы? О чем он и напомнил. Они были солдатами, а не полицейскими ищейками.
– У меня есть человек, который нам в этом поможет, – сказал Ендрихин.
Александрович выразил недоверие:
– Это кто такой?
– Из сыска. Очень дельный и разумный человек.
– Сыщик! – фыркнул Александрович. – Какой позор…
Миллеров в чем-то был согласен с поручиком, но в такой ситуации любое здравое предложение нельзя было отвергать.
– А что этот сыщик сможет? – спросил он.
– Мне представляется, что он сумеет найти украденный фонд…
– А убийцу князя?
Ендрихин кивнул.
– Только за это он потребует кое-что взамен, – добавил он.
– Продажная, мерзкая полицейская душонка!
Александровича надо было унять, иначе добром бы не кончилось. Миллеров, как старший по званию, потребовал соблюдать дисциплину. Поворчав, поручик подчинился.
– Насколько высока будет плата? – спросил Миллеров. – Он захочет часть нашего фонда? Какую именно?
– К счастью, деньги его не интересуют, – ответил Ендрихин.
– Тогда что же?
– Он захочет получить от меня ответы на все вопросы. Причем через несколько часов.
– И какое ваше мнение, Петр Сергеевич?
– А вы как думаете, господин полковник?
Нужных слов у Миллерова не нашлось. Да и не могло быть. Он хотел подробно, как привык, проговорить вероятные варианты развития событий, но тут к их столу подошел господин располагающего вида и несколько неприметной внешности. Он извинился за грубое вторжение и сразу, без церемоний, протянул Ендрихину обычный почтовый конверт, на котором нарочито печатными буквами был выведен адресат. Письмо непременно просили передать лично в руки. И пока Ендрихин боролся с сомнениями, незнакомец положил перед ним конверт и как-то слишком стремительно исчез. Растаял, как призрак.
• 52 •
Вспоминая былые годы и службу под началом великого Путилина, Ивлев и сам порой не мог понять, что действительно было, а что само собой легло на язык. И не то чтобы старый чиновник любил приврать. Память человеческая имеет странное свойство – чем дальше уходит событие, тем понятнее оно становится для рассказчика. Ивлев забывал фамилии, даты, адреса, иногда мог даже перепутать убийцу с жертвой, но все равно выплывал к правильному берегу. Если, конечно, не решался полностью сочинить историю, чем потихоньку стал развлекаться. Рассказы его год от года становились все ярче, а приключения занимательнее. Внимательный слушатель, в третий раз выслушав историю, но уже с новыми подробностями, понимал, что старик заговаривается, но отказаться от удовольствия его выслушать не мог.
Развлекая и шутя, Ивлев между тем с кем попало настоящим полицейским опытом не делился. Его учитель, великий Путилин, обучил его простым приемам, позволявшим распознать характер человека. Метод этот всегда давал результат. За исключением одного случая: Ивлев решительно ошибся, когда Ванзаров только появился в сыскной полиции. Но об этой ошибке знал только он. А вот господин, который второй раз уже дожидался с утра, был для Ивлева виден как на ладони. Он сразу определил, что господин обладает сильным, волевым характером, привык подчинять людей своему авторитету, умеет входить в доверие и добиваться своего и, самое главное, готов на любой поступок. Это больше всего смущало мирного Ивлева. Ему виделось, что господин этот с четким пробором мог бы совершить преступление, даже убийство, и ему бы хватило хладнокровия – вот так прийти в сыскную полицию. Впрочем, это была не забота Ивлева. Он все так же шуршал бумагами, изредка поглядывая, чем занят гость. А гость замер статуей, держа в зоне внимания входную дверь. И даже неизбежный визит Феди Чушуева (псевдоним А. Гранд), с балагурством и попрошайничеством новостей, оставил его невозмутимым. Даже приход Ванзарова, который влетел, как выпущенный из рогатки камень, не заставил его бровью повести.
– Родион Георгиевич, к тебе пристав 3-го Нарвского телефонировал, благодарил, велел сообщить, что убийцу взял, как ты ему объяснил, – сказал Ивлев, не отвлекаясь от бумаг.
– Хорошая новость с утра, Иван Андреевич, заряжает бодростью лучше гимнастики, – ответил Ванзаров и подмигнул Ендрихину. – Не так ли, ротмистр?
Ему протянули конверт.
– Вам велено передать…
Конверт был тщательно промазан клеем так, что щелочки не найти. Ванзаров вскрыл его бумажным ножом и вынул чистый лист бумаги.
– В трактире Шалона вручили? – только спросил он.
– Не знаю, как вы это делаете… – Ендрихин был невозмутим, – но вы правы. Подошел какой-то субъект и сунул. Я не успел отказаться от такой чести. Сказал, кажется, что от графини какой-то.
– От Графина, – поправил Ванзаров.
– Опять Графин объявился, – сказал Ивлев, как будто занятый писанием. – Давно соколика в «сибирку» не сажали. Все летает, постреленок.
– Я вам не мешаю? – спросил Ендрихин, показывая, что готов немедленно выйти вон.
– Нет, ротмистр, вы принесли очень хорошую весть. За что вам глубокая благодарность.
Ендрихин покосился на чистый лист, который был небрежно брошен на стол.
– А где же весть?
