Подхожу к дивану, отгибаю уголок покрывала и ложусь к нему, прижимаясь грудью к спине спящего мужа. Чувствую, как он напрягается, задерживает дыхание. Очевидно, что он давно не спит. Артур не злопамятный и всегда меня прощает. Это одно из тех качеств, которое мне очень сильно в нем нравится. Таить злобу он не умеет.
— Прости меня, пожалуйста, я была дурой.
— Я сплю, — бурчит Артур, а я улыбаюсь ему в лопатку, чувствуя, как учащается его дыхание.
— Чем закончился фильм? — щекочу его спину дыханием и вижу, что он непроизвольно расслабляется.
— Все умерли в конце.
— Ну не правда.
Муж разворачивается, и я утыкаюсь ему носом в плечо. Становится жарко.
— Не делай так, пожалуйста, — обнимает. — Мне неприятно, как будто тебе только одно от меня и надо. Я не искусственный хрен, Маш.
В общем-то, Артур прав. Я ведь знала его в течение шести месяцев, он всегда был спокойным в этом плане, а я никогда не нападала на него, требуя страсти. Что сейчас на меня нашло?
— Давай собираться, а то на работу опоздаем, — трет он ладонью мою поясницу, хлопая по спине.
Одеваемся мы быстро, удачно проскакиваем в пробках и, забыв поцеловать, Артур отправляет меня в школу.
Я очень люблю свою работу, потому что педагог начальной школы — это больше чем предметник, преподающий азы наук. От его работы во многом зависит то, как первоклашки будут относиться к процессу накопления знаний и самосовершенствования не только в ближайшие одиннадцать лет, но и всю жизнь. И я очень стараюсь. Зачастую мне приходится быть одновременно преподавателем, психологом, воспитателем, а иногда и мамой или папой.
В нашем классе очень красиво. Новые парты, линолеум разного цвета, ярко-желтые стульчики, такого же цвета рольшторы. Синий стеллаж, мой стол с невысокой перегородкой, скрывающей часть столешницы от детских глаз, удобная современная раковина для мытья губок.
— Назовите зимние месяцы? — спрашиваю первоклашек, и они начинают хором отвечать.
Обожаю этот гул. Звучит миллион ответов сразу, а я широко улыбаюсь. Все же дети занимают большую часть моей души. Когда этот класс вырастет, я буду очень скучать.
И, ни о чем не думая, поворачиваюсь к окну, смотрю на школьную стоянку и перестаю слышать своих школьников. Сердце пропускает удар за ударом!
Вроде бы кто-то из детей меня зовет. Но я не могу оторвать взгляда от черной машины, из которой выходит отец моего мужа. Этот до икоты шикарный мужик обходит вокруг своей тачки, бьет носком ботинка по колесам и присаживается на корточки, разглядывая блестящие диски. Сегодня на нем обычная хлопковая футболка шоколадного цвета и синие джинсы, но несмотря на простату прикида, он настолько красив, что я глотаю нелепо скопившуюся слюну. Ели дотягиваю до конца урока, грубо избавляюсь от навязчивых коллег, тысячу раз смотрю в зеркало. А когда выхожу на улицу, решаю идти мимо него, уши закладывает от оглушительного грохота сердца в груди. Мало ли к кому он сюда приехал. Он же с Азалией, а я с Артуром. Зачем? Просто пробегаю мимо, стараясь как можно быстрее двигаться в туфлях на каблуках, узкой учительской юбке до колена и тесном коротком пиджачке графитного цвета.
— Маш! — окликает меня Дусманис.
И все. В животе взлетает целый рой чокнутых бабочек. Он приехал ко мне?! Он сюда прикатил, чтобы увидеть меня? Но это же безумие. Мои лёгкие всё больше и больше наполняются вожделением вместо воздуха, мне нечем дышать.
Я убираю волосы за уши, мельком глянув в окно школы, понимаю, что я покраснела от носа до ушей. Меня колотит от избытка адреналина.
Сжимаю в руках сумочку, мну кожаный ремешок и на ватных ногах следую к дорогой черной машине. Дусманис открывает для меня дверь.
— Садись! — скорее приказывает, чем просит. Мы смотрим друг на друга. Все мое нутро сопротивляется, здравый смысл орет:
«Остановиться и не усложнять себе жизнь каким-то ужасно идиотским, необдуманным поступком».
Но в груди что-то отчаянно жжет. И я залажу на переднее сидение.
Когда я сажусь, чересчур узкая юбка подпрыгивает вверх, туго обтягивая бедра, пиджак также натягивается, подчеркивая задорно стоящую в пушап лифчике грудь. На ум приходит плохая училка из одноименного фильма. Дусманис себе не изменяет, жадным взглядом осматривает мои бедра, сканирует грудь, не оставляя без внимания ни единого участка тела. И только вдоволь насмотревшись, возвращается к моему лицу. Мне становится жарко.
— Поговорить надо, Маш.
А я на руки его смотрю, что сжимают руль. Часы крупные рассматриваю, татуировки, что очерчивают запястья. Красиво, стильно и очень горячо.
— Да, — опьянев от очередной порции его убийственного запаха, выдавливаю из себя, налюбовавшись.
Но в голосе Дусманиса нет игривости или двусмысленности.
— Ты как жена должна поговорить с Артуром и прекратить это.
Почему-то мне кажется, что он говорит о нас с ним, но Дусманис бросает мне на колени красную методичку.
Вздрагиваю, совершенно не понимая, что происходит. Зачем мне это?
— Ты блог его смотрела? — чеканит жёстким тоном отец моего мужа. Стыдно сказать, но мне совсем неинтересно, что он там снимает.
— Артур увлекся марксизмом, он снял большую сумму денег на атрибутику и методички. Маш, они там революцию планируют.
Артур собирается свергать существующую власть? Сквозь туман волнения и влечения к его отцу до меня доходит смысл его страхов, и я не могу сдержать усмешку.
— Артур не будет ничем таким заниматься, он только разговаривать умеет.
— Плохо же ты знаешь моего сына, — этот упрек достигает цели. — Он в детском саду, чтобы освободится из плена нянечек, ход под забором ложкой прорыл.
Мне не нравится весь этот разговор. Тон, которым Дусманис указывает мне получше следить за своим мужем. Я тянусь к ручке, чтобы уйти.
— Я поняла Вас, Михаил Сафронович, я поговорю с ним. Что-нибудь еще? — получается чересчур чувственно и как-то на выдохе.
И это «что-нибудь» повисает между нами тугой полупрозрачной паутиной. Дусманис будто не хочет меня отпускать. Он молчит, и я молчу, но наши лица и тела… Такое ощущений, словно нас канатами тянет друг к другу. Между нами рождается тот самый «миг до поцелуя», который невозможно прервать. Он бьет бешеным пульсом и коротит сердечным ритмом.
