Приземлившись вовремя, мы с Виталием прощаемся до завтра. Новый день, новые проблемы и бесконечные разговоры о том, как заработать побольше денег.
Но сейчас меня волнует совсем другое. Покидая здание аэропорта, я сажусь в такси и тут же набираю сыну.
— Папа, привет. Как я рад тебя слышать. Мама сказала, что ты в Европе тусуешься. А ты звонишь. Приятно.
Вздохнув, чувствую неприятный укол совести. Артур ничего не знает. Впервые так сильно благодарен своей бывшей. Хоть и убить ее все ещё хочется за то, что к Машке полезла. Но это потом. О нас с Машей Артуру должен рассказать именно я.
— Вернулся. Ты уже на работу вышел?
— Да. Вчера был первый рабочий день. Мы в блоге исторические прогулки замутили по центру. Даже представить не мог, что найдётся столько желающих.
— В порядке?
— Да, очухался
— Это замечательно. Пообедать со мной сможешь?
— Да. С радостью.
Ещё один неприятный пинок совести. Он рад, а я ему сейчас нож в спину.
Заезжаю в квартиру в центре, принимаю душ и, стоя перед зеркалом, завязываю галстук на белой рубашке. Возможно сегодня, я обедаю со своим сыном в последний раз.
В ресторан я приезжаю первым. Выбираю стол, сажусь, вглядываюсь в меню, заказывая любимое блюдо сына. Он замечает меня и восторженно машет у двери.
Артур рос болезненным мальчиком. Хватал все подряд вирусы и простуды. Я в шесть лет сосульки с крыши облизывал и в хоккей со старшими ребятами без шапки гонял. А он все по больницам, да по санаториям. Видя какой Артур худой и бледный, отцовские чувства берут надо мной верх, и в какой-то момент я трусливо думаю подождать с разговором. Но это ничего не изменит.
— Ты ешь, сынок, ешь.
После того, что я скажу, вряд ли ему обедать захочется.
— В общем, мы эту тему пока прощупываем. Но надонатили нам знатно. Надеюсь, все получится. А ты как? А то я все про себя, да про себя, — отламывает он кусок творожного чизкейка, запевая его кофе со сливками.
— Мамка сказала, что у тебя какое-то слияние крутое планируется.
— Да, — отчаянно запихиваю в себя кусок пирожного, которое лезет обратно. — Слияние с немцами.
— Слышал бы тебя наш дед. Он всю войну прошёл, Берлин брал, а его сын с немцами сливается, — смеётся сын, и я тоже заставляю себя смеяться.
А потом мы замолкаем одновременно. Повисает неловкая пауза.
— Маша подала на развод, па, похоже расходимся по-настоящему, — грустно качает головой Артур.
И я вижу боль в его глазах. И внутри все сжимается, потому что я как жестокий мудак-хирург, к которому пришли палец воспалённый показать, а он собирается оттяпать всю ногу.
— Я тебе сейчас очень больно сделаю, Артур. Но так уж у нас с тобой вышло. Прости меня.
Он поднимает глаза, и я словно в зеркало смотрю, они у него точно такие же, мои, карие.
— Маша от тебя из-за меня ушла, — продираю в миг осипшее горло, — у нас с ней кое-что было.
Артур не шевелится, сфокусировался на мне взглядом и даже моргать не получается.
— У тебя и моей Маши?! — бледнеет, улыбается, стряхнуть этот ужас хочет, но кошмару деться некуда, он уже здесь, между нами повис. — Это что шутка такая?
Конечно это не шутка. И я не улыбаюсь ему в ответ.
— Маша не хотела тебя обманывать, сын, поэтому сразу же ушла.
Глаза Артура бесцельно бегают по столу, он пытается найти оправдание мне и моим словам. Но оно никак не находится. И нет другого смысла в том, что я сказал.
— Маша хороший человек.
— Моя жена, — очень медленно произносит он, — трахалась с тобой за моей спиной, и ты говоришь, что она хороший человек? — громче, чем обычно, с надрывом произносит мой сын.
Его губы сжимаются в тонкую линию. Мое сердце учащено колотится, ощущаю боль в левой половине груди. Я пожалеть его хочу, защитить, как раньше прижать лбом к плечу, от мира закрыть. Только спасти его от меня самого не получится.
По глазам вижу, никогда он мне этого не простит.
— У вас отношения? — часто-часто моргает сын.
— Да, — потираю переносицу и лоб, морщусь, — вернее, не совсем, пока не знаю, все сложно.
— Значит, — усмехается, качая головой. — Ты трахнул мою жену, не сомневаюсь, что гораздо лучше, чем это делал я… просто так? Просто так и все?
Я сжимаю зубы. Артур встаёт, в карманы брюк лезет, в кошельке начинает рыться. Видимо счет хочет оплатить.
— Одного понять не могу, — хрипит Артур, — неужели тебе было мало певичек этих твоих, королев красоты, моделей сезона? С тобой любая пойдёт. Любая ноги раздвинет. Машка-то тебе моя зачем понадобилась? Она обычная учительница в школе! На молоденьких потянуло? Лет тебе сколько? Сорок скоро? Пора бы начать думать мозгом, а не тем, что между ног отросло.
— Выбирай слова, пожалуйста, я все же твой отец.
— Какой ты мне нахер отец после этого? — холодно произносит он, багровея. — Ну и где она? Я звонил ей, на работу ходил, поговорить хотел. Катька сказала, рыдала Маша, как белуга, когда в последний раз она ее видела. Очевидно, знатно осчастливил ты ее хером своим метровым.
Сказать мне нечего. Я не знаю, где она. Артур кидает на стол деньги, карту, роется в карманах в поисках ключей от машины.
— Не надо, оставь, — скрещиваю руки на груди, громко и часто дышу через нос.
— Права была мать, а я ей не верил. Ты всегда все портишь. Вот карты твои золотые, ролексы, что ты подарил. Завтра я съеду из квартиры, — отходит, потом возвращается, — держи от машины ключи, — швыряет брелок. — Мне от тебя ничего не нужно, на автобусе доеду.
Я почему-то думал, что он кричать будет, что херами обложит, а он умнее своей мамаши-курицы оказался.
— Сын! — встаю, окликнув.
— Нет у тебя больше сына, — потухшим голосом отвечает Артур и уходит.
Глава 51
Дусманис
Я в прострации. Сижу, туплю на вещи, разбросанные Артуром по столу. Ещё утром у меня был наследник, которому я планировал оставить кучу денег. А сейчас у меня только моя куча и осталась. Никакой трагедии не произошло. Он, слава богу, жив и здоров. Просто я — говнюк, филигранно просравший своего сына.
Уходить ближайшие полчаса я не планирую. Куда мне идти? На работу? В пустую квартиру? К незнакомым людям?
Годами я всерьёз считал, что мой сын и Надежда с ее мужем-дегенератом — это и есть моя семья. Идиотизм полный, но именно их я, от случая к случаю, поздравлял с праздниками, покупая побрякушки из-за границы и выслушивая бесконечные претензии. Другие приходили и уходили, а они оставались. А кого ещё считать родными и близкими людьми? Особенно после смерти матери? Мы могли не видеться полгода, но, если что-то случалось, кидали клич и собирались. Будь то похороны моей матери или свадьба единственного сына. Сейчас я понимаю, насколько карикатурно все это смотрелось. Пожалуй, только Артур относился ко мне по-настоящему.
