Раввины были отражением христианских капелланов не только в униформе – их военные обязанности на фронте также были очень похожи. В докладе Союзу немецких евреев в Берлине Баервальд обрисовал свои первые недели в Бельгии и во Франции. Значительную часть времени он проводил посещая раненых и больных солдат-евреев, а остальное было занято индивидуальными и коллективными встречами с евреями в поле. Фотография гамбургского раввина Якоба Зондерлинга, проводящего богослужение на Иом-кипур, в полной мере запечатлела эту духовную роль. Несколько сотен военнослужащих-евреев в полной военной форме, с островерхими прусскими касками вместо кипы на головах, превратили поле в место молитвы. Зондерлинг, одетый в форму и величественно стоящий напротив группы прихожан, выглядел одновременно религиозным и военным лидером.
Полевые еврейские богослужения, как и то, что проводил Зондерлинг, давали евреям возможность продемонстрировать, что и они были на фронте. Большие собрания немецких евреев, затянутых в безупречную военную форму, представляли, по словам Лео Бека, «бесспорную значимость для признания иудаизма»100. Вот почему было крайне важно, чтобы деятельность армейских раввинов как визуальное отображение еврейских военнослужащих была признана в полной мере. В этих целях они бомбардировали свои общины в тылу частыми отчетами и – что, возможно, более важно – при случае вносили вклад в солдатские газеты, распространявшиеся в войсках101. Раввины также хватались за любую возможность межконфессиональной работы с армейскими капелланами, будь то совместное богослужение или совместное присутствие на похоронах. Фотографии еврейских и христианских капелланов, вместе служащих на фронте, были обычным делом. Мораль таких снимков была очевидна: евреи, так долго остававшиеся за бортом армии и общества в целом, теперь были равны всем остальным немцам102.
Баервальд и его коллеги были не первыми раввинами, служившими в немецкой армии: ранее четыре раввина записались добровольцами во время Франко-прусской войны. Но на этом сходство кончалось. Недавние рекруты-евреи принимали перемены без опасений, зная, что Германия и ее армия вступили в новый, более открытый период. Вовлеченность раввинов в дела армии была такой, что один из них даже провел богослужение на Рош ха-Шана с полученным дорогой ценой Железным Крестом на груди, видимо, забыв о христианской иконографии этой медали103. Напротив, именно воодушевленность первых дней войны, судя по всему, больше всего привлекала армейских раввинов. Как и для тысяч юных немцев, идущих добровольцами на фронт, перспективы нового опыта, приключений и путешествия в другие страны оказались весьма притягательны. В письме домой рав Бруно Италинер возбужденно описывал путь на Западный фронт, который включал в себя поездку в автомобиле с раненым майором драгунов, двенадцать часов на поезде и встречу с пулеметным расчетом в Льеже104. Когда он добрался до фронта, воодушевление захлестнуло его еще сильнее. Его коллега Георг Вильде был так поражен мощью британских бомб, что собирал осколки шрапнели как сувениры с поля боя, а уход за ранеными и утешение уцелевших, как, похоже, представлялось ему, могли подождать105.
Но воодушевленное участие раввинов в жизни немецкой армии надо было как-то унять. Несмотря на то, что армия и позволила раввинам носить военную форму и проводить службы рядом с линией фронта, она же ставила им многочисленные препятствия. Еще в 1915 году Военное министерство успешно избегало необходимости платить раввинам подобающее жалованье – в самом деле, они оставались неоплачиваемыми добровольцами. Вот почему, хотя Лео Баервальд и его коллеги носили ту же униформу, что и христианские капелланы, и передвигались на фронте с использованием тех же армейских средств, их финансовые обстоятельства сильно различались. Капелланы получали жалованье, раввины, напротив, должны были полагаться на пособие от еврейских общин в тылу. Издержки Военного министерства были бы не так уж велики – тридцать или около того армейских раввинов меркли в сравнении с 1 441 католическим капелланом в одной только прусской армии106.
Печальные обстоятельства армейских раввинов были ознаменованием некоторых более серьезных проблем в этой якобы новой армии. Так, хотя многие еврейские солдаты радовались наградам и повышениям в звании, другие разочарованно наблюдали, как их военные заслуги игнорируются. Виктор Клемперер рассказал о судьбе одного невезучего солдата, который служил еще до войны и получил Железный Крест в нынешнем конфликте. Несмотря на его обширный опыт, повышения продолжали обходить его стороной – вероятно, из-за «его подчеркнуто выраженного еврейства», предположил Клемперер107. Более того, во всех частях армии можно было найти немецких евреев, пострадавших от той или иной формы дискриминации. Сообщения об антисемитизме в войсках регулярно ложились на стол CV. Одна из многочисленных жалоб описывала, как группа солдат в увольнительной шутила, что евреев надо послать прямо на фронт, «чтобы их перестреляли первыми». Еще один доклад касался чрезмерно агрессивных офицеров, специально выбиравших евреев при проверке новобранцев. Не без преувеличения радостей военной службы, CV жаловалось, что такие практики «полностью уничтожают счастье от возможности служить родине»108.
Перед лицом таких свидетельств любые предположения, что антисемитизм стал чужд немецкой армии в военное время, кажутся очевидно неверными109. Армия, несомненно, изменилась с началом войны, но дискриминирующие практики все еще были обычным делом. И этот разрыв особенно ярко отражает меняющуюся динамику войны. Поскольку цифры потерь были высоки и продолжали расти, Военному министерству ничего не оставалось как повышать в звании и награждать солдат-евреев. В этом и был корень проблемы. Еврейские солдаты были интегрированы в немецкую армию из необходимости, а не из искреннего желания реформировать институт армии. Нельзя сказать, чтобы эти структурные ошибки особенно тревожили немецких евреев в первый год войны. Может быть, в армии и оставались недостатки, но впервые за долгое время она, казалось, была на верном пути. Успокоенные этим знанием, немецкие евреи продолжали всей душой поддерживать конфликт, охотно помогая Германии заложить фундамент под тем, что становилось все более глобальной войной.
IV. Аннексии
В дружеском письме Альберту Баллину Макс Варбург, ведущая фигура гамбургского банковского дела, сделал предложение, которое на первый взгляд казалось примечательным. Он намекнул, что Германии следует создать новую систему колоний на прибалтийских территориях Латвии и Курляндии. Для строительства Германской империи на востоке Варбург предусматривал сложную схему перемещения населения. Латышей, проживающих в настоящий момент в регионе, «легко будет вывезти», заявил он. Вместо них местность будет населена «народами германского происхождения»1. Как бы возмутительно ни звучали сейчас комментарии Варбурга, они лишь отражали общие имперские амбиции. В то время как Германия теряла опору в Азии и Африке, территориальное расширение на европейский континент казалось куда более выполнимым. Немецкие евреи вроде Варбурга часто активно поддерживали эти колониальные фантазии – их мотивировала не только мысль об усилении немецкой власти, но и возможность спасти евреев от российского ига2.
