Помощь этим гражданским жертвам войны в значительной степени легла на плечи еврейских благотворительных организаций. Из Америки средства и прямую помощь евреям – жертвам войны поставлял «Американский еврейский объединенный распределительный комитет» (также «Джойнт»), учрежденный в ноябре 1914 года. Демонстрируя всеобщую озабоченность страданиями евреев, «Джойнт» также предоставил Союзу помощи немецких евреев финансирование, так что группа могла помогать евреям на местах. В то же время Союз помощи начал собственную кампанию по сбору средств в Германии, призывая немецких евреев проявить «сострадательную человеческую любовь»61. Значительная часть денег, полученных с помощью таких кампаний, пошла на срочную продовольственную помощь для примерно 700 000 недоедающих и голодающих. В оккупированных регионах было размещено девяносто суповых кухонь и двадцать пять чайных. Еврейская суповая кухня в Ковно даже носила имя генерала Людендорфа, по иронии судьбы, как символ его «прочной симпатии к евреям»62.
Выстраивание заново человеческих жизней и восстановление инфраструктуры было лишь первой ступенью к более выраженному немецкому присутствию на востоке. Поскольку к оккупированным польским землям присматривались и австро-венгры, и польские националисты, представлялось, что более обширные перспективы для немецкого колониального проекта дает «Ober Ost», а не Польша. Людендорф определенно разделял это мнение. Он видел задачу немецкой армии в том, чтобы она стала частью непрерывного процесса «цивилизации, над которой немцы трудились в этих землях многие века». Отводя самому себе центральную роль в этой миссии, в октябре 1915 года Людендорф устроил штаб-квартиру в литовском городе Каунас. Там, среди «низких, уродливых деревянных домов», немецкая армия обустроила две больших виллы для своих нужд63. Начав столь скромно, штат администрации «Ober Ost» постепенно вырос до примечательных размеров, достигнув к 1918 году примерно 18 000 человек64.
Одним из самых примечательных аспектов немецкой оккупации, как в Польше, так и в районе «Ober Ost», было число немецких евреев, занимавших административные посты. В оккупированной немцами Польше либеральный политик Рейхстага Людвиг Хаас был назначен первым советником по делам евреев. Хаас уже доказал свои военные таланты на Западном фронте, где получил за храбрость Железный Крест первой степени. В новой роли Хаасу было поручено следить за соблюдением религиозных и культурных потребностей польских евреев. Однако его назначение устраивало не всех. Один из чиновников Министерства внутренних дел, чьи антисемитские взгляды были ясно видны, жаловался, что принятие на службу еврея может «повредить репутации администрации»65. С совершенно иной точки зрения теолог Герман Штрак критиковал Хааса как «религиозно либерального и не имеющего никакого представления о восточных евреях»66. Штрак, определенно, был в чем-то прав. Хаас, элегантно одетый юрист и политик из Бадена, любивший коллекционировать изысканное мыло, выглядел весьма неуместной фигурой среди евреев Восточной Европы67.
Позиция Хааса и само его назначение грозили более масштабным конфликтом между ценностями Западной и Восточной Европы, в значительной степени определившим период немецкой оккупации. Но конкретная динамика этого культурного разлома, похоже, не слишком волновала власти Германии. Еско фон Путткамер приводил убедительные доводы в пользу немецко-еврейских посредников на востоке. «Очевидно, что они не могут быть местными уроженцами», – подчеркивал он: они должны быть скорее «имперскими немецкими евреями с благонадежными воззрениями»68. На основании этой логики множество немецких евреев начало получать должности в администрации «Ober Ost». Виктор Клемперер, Арнольд Цвейг, Герман Штрук и Самми Гронеман нашли работу в отделе прессы, где отвечали за переводы, цензуру и пропаганду. Это не обязательно означало, что они обладали соответствующей квалификацией. Гронеман работал переводчиком текстов на идиш, но даже читал на этом языке с огромным трудом, что отчасти подрывало попытки евреев назвать идиш германским языком69. Как бы то ни было, теперь, когда столько ведущих немецко-еврейских интеллектуалов собралось в «Ober Ost», временами почти могло показаться, что ритм жизни Берлина нашел воплощение на 900 километров восточнее.
Многие из тех, кто переехал в администрацию «Ober Ost», уже были знакомы с фронтовой службой. Так, и Клемперер и Цвейг пережили встречи лицом к лицу со смертью на Западном фронте перед тем как их перевели в личные владения Людендорфа. После фландрской грязи было несомненным облегчением получить нормальные кровати для сна, регулярное питание и свободное время. Так что художник Магнус Зеллер был недалек от истины, когда назвал жизнь в «Ober Ost» «спасательным плотом для останков медленно истекающей кровью интеллигенции»70. Вполне понятно, что с распространением вестей об уюте на востоке и другие немецкие евреи стали пытаться влезть в спасательную шлюпку, пока она не заполнилась. Друзья Бертрама Штерна, сиониста, недавно призванного в армию, по всем каналам пытались добиться для своего друга направления на восток. Штерн, по их словам, «исключительно немощен и потому… очень страдает на действительной службе»71. Стереотипное описание мужчины-еврея как слабого и женоподобного долгое время было уделом антисемитов, стремившихся устранить евреев из государственной службы. В случае Штерна те же самые представления можно было использовать, чтобы получить назначение в тылу.
Пересиживать войну в «Ober Ost» было, несомненно, приятнее, чем рисковать жизнью и конечностями на фронте. Однако это не означало, что те, кто базировался на востоке, считали свою работу хоть сколько-то менее ценной, чем действия воюющих частей. В самом деле, евреи и остальные немцы, работавшие в администрации «Ober Ost», как правило, относились к своей задаче с большой гордостью. Как полагается при военной оккупации, все сотрудники администрации носили форму. Самми Гронеман включил в свои мемуары показательный набросок, на котором он и Герман Штрук посещают редакцию литовской газеты «Dabartis». Оба изображены в идеально отглаженной немецкой военной форме, у Гронемана даже виден штык, подвешенный к поясу. Облачившись в военную форму, немецкие евреи в «Ober Ost» были ровно настолько же способны играть роль победоносных захватчиков, как любой другой немецкий солдат. Гронеман вспоминал разговор двух немецких евреев в еврейском ресторане Вильны. Один из обедавших сказал своему гостю, что ему, возможно, следовало бы отложить сигарету – был шаббат, и он не хотел оскорблять чувства местных. Пожав плечами, второй ответил: «С чего мне учитывать их чувства, мы здесь победители»72.
Это чувство морального и культурного превосходства просачивалось все дальше, определяя подход немецких евреев к работе на востоке. Статус части непобедимой армии узаконивал давние претензии европейских евреев на лидерство над нацией. Их миссия, как излагал ученый-теолог Исмар Фройнд, заключалась в том, чтобы отбросить «гниль русской коррупции» и тем самым позволить евреям «превратиться в полезных граждан и полноценных членов человеческого общества»73. Постоянно имея в виду послание Фройнда, немецкие евреи присоединились к попыткам оккупационного режима реформировать существующие структуры общества. Вопрос образования немедленно изучили под микроскопом. По сравнению с высокими стандартами немецкой системы школы Восточной Европы были обречены на прискорбное несоответствие – слишком мало классов, низкий уровень подготовки учителей. В попытке исправить эти недостатки в опале оказалось обучение на идиш как не устраивающее ни польских националистов, ни немецких оккупантов. Немецкие евреи отстаивали идиш – одни энергично, другие в меньшей степени, – но даже тогда существовало общее убеждение, что с повышением уровня образования немецкий начнет преобладать74.
