Количество немецких евреев в авиации было относительно небольшим, но им все же нельзя пренебрегать. В начале 1920-х годов Феликс Тейлгабер, берлинский врач и убежденный сионист, выпустил книгу, увековечившую военные подвиги пилотов-евреев. На страницах небольшого тома он указал имена примерно сотни немецко-еврейских авиаторов, что дает разумное представление о числе служивших. Эти люди ратовали за технологические новшества, упивались накалом воздушного боя и в целом радовались сплоченному товариществу авиации. Бесспорно, самым известным немецко-еврейским пилотом был Вильгельм Франкль, который в 1916 году даже вошел в число самых успешных воздушных асов страны. Решение Франкля принять христианство в 1914 году подтверждает, что антисемитизм определял также шансы евреев в авиации, если этому тезису вообще нужны дополнительные подтверждения. До гибели в бою в апреле 1917 года Франкль заслужил Железный Крест 1 степени и чрезвычайно редкий орден «Pour le Mérite» («За заслуги»). С иронией, подобающей героической личности, Франкль излагал свои достижения как всего лишь мальчишеские приключения: «Не всегда все шло так гладко, – шутил он, – мой самолет с полусотней пулевых пробоин может рассказать пару историй – вот недавно с моей куртки даже отстрелили пуговицу»25.
Боевой опыт немецких евреев демонстрировал смехотворность того антисемитизма, с которым сталкивался Франкль и другие бойцы. Как снова и снова демонстрировали солдаты-евреи, они умели убивать точно так же, как любой другой немец. Евреи, сражавшиеся на фронте или в воздухе, шли в бой с той же стальной решимостью во взгляде, характерной для большинства самых ожесточенных убийц. К изумлению Юлиуса Маркса, один из самых беспощадных бойцов в его дивизии оказался евреем. Больше всего его потрясло «хладнокровие этого человека», который раз за разом рисковал собственной жизнью за своих людей и отчитывал любого, кто нарушал строй26. Впрочем, Марксу не следовало удивляться этому открытию. Будь они евреями или нет, люди быстро превращались из мирных жителей в безжалостных убийц. Как показали события 1916 года, не было лучшей школы для оттачивания искусства убивать, чем битва при Вердене.
Герои передовой
Кровопролитие при Вердене еще не закончилось, когда державы Антанты начали следующее масштабное наступление 1916 года. Первого июля британцы послали восемнадцать, а французы – пять дивизий в бой с немцами на Сомме. Их целью было отвлечь немецкие войска от Вердена и тем самым вернуть себе инициативу на Западном фронте. Однако эта затея провалилась. Три месяца спустя 1,1 миллиона человек со всех сторон были убиты, взяты в плен или ранены. Ганс Зенфт, надежно укрывшийся в блиндаже, пока вокруг падали британские снаряды, отчасти зафиксировал накал битвы в письмах домой. «Ужасное время, – писал он, – столько потерь, столько погибших»27. Один из его немецко-еврейских современников на фронте, Георг Люфт, описывал, какая часть его полка была уничтожена на Сомме. Лишь половина людей добралась собственно до линии фронта: «остальные были убиты или ранены по пути туда»28. Как показывают письма Зенфта и Люфта в Берлин, у немцев в тылу было разумное представление об ужасах сражений на передовой. Они получали новости от друзей и родных в армии, описывавших битвы, потери и собственные, часто ужасные, условия жизни.
Но одно упущение в большинстве этих писем бросалось в глаза: отсутствие упоминаний о собственном участии этих солдат в убийствах. И Зенфт, и Люфт открыто обсуждали гибель своих товарищей в битве на Сомме, но когда речь заходила об их причастности к смертям британских и французских солдат, они хранили молчание. Их реакция была вполне типична. Пожалуй, вполне понятно, что в разговорах с гражданскими солдаты очень редко углублялись в обсуждение роли, которую они сами сыграли в истреблении врага29. Так что именно в этой области существовал фундаментальный разрыв между тылом и фронтом. Многим из тех, кто был в армии, хотя, разумеется, не всем, приходилось убивать. Те, кто остался в тылу, изо всех сил игнорировали этот аспект войны. Одно дело – жить со знанием, что их братья или сыновья могут погибнуть на фронте, и совсем другое – представлять их опытными убийцами.
Чтобы обойти острый вопрос убийства, требовалось лишь искусно обрамлять военные истории. Вместо того чтобы обсуждать жестокость фронтовой жизни, немцы в тылу акцентировали внимание на вполне «очевидных» ценностях: солдаты на фронте – отважные и героические патриоты, а вовсе не кровожадные убийцы. Молитвы, которые возносил рав Нехемия Антон Нобель в синагоге на Бернеплатц во Франкфурте, были в этом смысле вполне типичны. Нобель говорил о «храбрости» немецких солдат на фронте, которые лишь сражались за «свободу и справедливость»30. Абрахам Глассберг, должностное лицо общины в берлинском еврейском сообществе, пошел еще дальше в своем собрании молитв военного времени, хотя ему все же удавалось избегать любых прямых упоминаний убийства. «Покарай наших безнравственных врагов и осуди их за дерзость», – взывал он к Богу31. Еврейские студенты в «Kartell-Convent» опирались на похожий набор безобидных идиом. Выполненный в классическом стиле рисунок, который организация поместила на первую страницу своей газеты военного времени, изображал трех мужчин, идущих на битву. И хотя персонажи были вооружены, избранное ими оружие – кинжалы, а не пулеметы – восходило к прошлым, более невинным временам. Обнаженные тела и перекатывающиеся мускулы показывали, что это героические воины, а не озверевшие убийцы32.
Милитаристические ценности, которыми упивался «Kartell-Convent», выглядели так же и для других немецких евреев. Нахум Голдман, впоследствии поднявшийся до звания председателя Всемирного еврейского конгресса, объявил немецкий милитаризм ценностью, достойной чествования. В длинном эссе, которое правительство распространило большим тиражом, Голдман настаивал, что некий «Дух Милитаризма» помог создать современную Германию. Военные ценности, такие как долг и послушание, обеспечили систему координат, вокруг которой смогла сплотиться нация. Милитаристическая культура Германии была противопоставлена слабым ценностям индивидуализма и самобытности, преобладавшим во Франции. По мнению Голдмана, у этого столкновения мог быть лишь один исход: «милитаризм возьмет верх в борьбе и одержит победу», – заключил он33. Эссе Голдмана так впечатлило чиновников Министерства иностранных дел, что они поручили ему заниматься пропагандистской деятельностью – примечательный результат для польского еврея, которому еще предстояло получить полноценное немецкое гражданство34.
Всеобщее чествование героизма и военных ценностей помогло скрыть от народа самые ужасные моменты войны. Оказалось гораздо легче сосредоточиться на весьма тривиальных вещах, связанных с войной, чем на массовых убийствах на фронте. Вот почему военная Германия пережила бум дешевой символики, включавшей в себя юмористические открытки о солдатской жизни, фривольные сувениры для дома и специальные военные настольные игры35. Нюрнбергская компания «J.W. Spear», которой владела местная немецко-еврейская семья, выпустила серию игр про войну. Головоломки, украшенные портретами Гинденбурга и кайзера, и настольные игры, где немецкие солдаты сражались с трусливым врагом, раскупались в огромных количествах36. Как и многие другие немцы, семья Теодора Вольфа не избежала такой коммерциализации конфликта. Однажды на Рождество маленькие сыновья Вольфа получили в подарок маленькие солдатские мундиры и военные ранцы. Хотя Вольфу это не понравилось, по крайней мере, это значило, что его сыновья смогут играть «в окопы» с другими берлинскими детьми37.
