Прежде чем получить официальный статус военнопленных, многие солдаты находились где-то в преддверии ада. Перемещение в один из многочисленных лагерей для военнопленных могло занять от нескольких дней до нескольких недель77. Для оставшихся дома родных, до сих пор не знающих, живы или мертвы их близкие, это было ужасное время. Жена Теодора Розенталя ждала новостей так долго, что друзья даже советовали ей забыть о нем. «Она еще молода, она еще найдет себе другого», – советовали они78. Это чувство неуверенности и неизвестности испытал и Макс Пинкус. Немецко-еврейский директор крупного текстильного концерна в Верхней Силезии получил на своем рабочем месте новости, что его сын Ганс бесследно исчез, патрулируя франко-бельгийскую границу. Не зная, как быть, Макс разослал ряд отчаянных писем военному командованию и офицерам – сослуживцам Ганса, и в итоге узнал, что в ту ночь, когда исчез его сын, семеро из двадцати человек в патруле были убиты на месте, а оставшиеся, видимо, были взяты в плен79. Прошла еще неделя неизвестности, прежде чем пришло подтверждение: Ганс действительно был захвачен как военнопленный и теперь находился во французском лагере80.
Эти недели безвестности оставили неизгладимый след в душе Макса. Долгое время после того, как Ганс был обнаружен, Макс продолжал помогать другим семьям, чьи сыновья пропали без вести. Он писал датскому Красному Кресту, прося помочь с поиском одного из сыновей его давнего работника; еще в нескольких письмах призывал немецкий флот расследовать судьбу моряка, пропавшего в Циндао81. Поиск пропавших и помощь военнопленным требовали усилий на международном уровне. Международный комитет Красного Креста возглавил движение в этом направлении, создав сложную картотеку для учета миллионов пленных, разбросанных по Европе82. Организация к тому же раздавала пленным еду и гуманитарную помощь, а также поддерживала систему инспекции крупнейших лагерей.
Работа Международного комитета Красного Креста и его региональных отделений была слабым проблеском света в мире, лишенном иных проявлений человеколюбия. И все же мало кто из военнопленных находил поводы радоваться, попав в лагеря. Долгий путь Теодора Розенталя в неволю наконец завершился в Колстердейле в Северном Йоркшире. Поскольку это был особый лагерь для офицеров, условия в Колстердейле в целом были лучше, чем во многих других, более крупных лагерях, рассеянных по Британии. И все же жизнь в Колстердейле очень быстро взяла свое. Скука, теснота и скудное питание – китайский бекон и иногда перепадающие куски «мяса дохлых лошадей» – не давали ни комфорта, ни калорий. Если добавить к этому ограниченные возможности для физических упражнений и развлечений, легко понять, почему так много военнопленных страдало от «болезни колючей проволоки» («Stacheldraht-Krankheit») – этот термин ввел один швейцарский врач, чтобы описать психологическое воздействие заключения83.
Уменьшить число случаев «болезни колючей проволоки» среди ортодоксальных евреев определенно помог бы доступ к кошерной пище, молитвенникам и тфилинам. На острове Мэн, где находились крупнейшие британские лагеря, еврейским военнопленным обеспечивали необходимое. Но в лагерях меньшего размера, таких как Колстердейл или Хэндфорф, к югу от Манчестера, дела обстояли иначе. Еврейские заключенные в Хэндфорфе даже не могли обратиться за помощью к еврейской общине Манчестера: ее интерес к лагерю иссяк, как только в конце 1915 года его покинул последний интернированный гражданский еврей84. В 1916 году в Берлине была учреждена Национальная федерация помощи еврейским военнопленным (Reichsverband für jüdische Kriegsgefangenenfürsorge) с целью частично заполнить эти лакуны в духовной помощи заключенным. Вероятно, опасаясь предположений, что заключенные-евреи получают некое преимущество перед остальными интернированными немцами, организация старательно подчеркивала, что ее помощь представляет собой «не дополнение к обычной пище, а скорее замену»85.
В отличие от ситуации в Британии, еврейские общины Германии поддерживали намного более тесное, хотя не всегда более налаженное, взаимодействие с военнопленными в своей среде. В 1915 году в каждом лагере военнопленных в Германии был свой раввин86. Так, за лагерь Графенвер в баварском округе Верхний Пфальц отвечал Магнус Вайнберг, начинающий местный историк, а также раввин общины в Ноймаркте. Вайнберг прилежно и регулярно посещал еврейских военнопленных в Графенвере, хотя это и означало для него необходимость проводить лишние несколько часов в пути каждую неделю87. Забота о растущем числе еврейских военнопленных не только отягчала и без того плотное расписание Вайнберга и других раввинов, но и влекла за собой большие финансовые расходы для немецко-еврейских общин. Раввинаты Мюнхена и Ансбаха подсчитали, что эти обязанности стоили общине дополнительные 13 000 марок в год88. В Ноймаркте Вайнберг взывал к добросердечию местных немецких евреев в надежде на помощь. Но в разгар войны, когда питание было скудным, а инфляция росла, неясно, имели ли его призывы какой-либо успех89.
Груз заботы о еврейских заключенных, вероятно, несколько облегчала мысль о самочувствии тех, кто томился в плену. В восточнопрусском городке Гейльсберг группа из примерно 140 русско-еврейских заключенных завязала очень прочные отношения с местной еврейской общиной, дававшей им еду и сигареты. Кроме того, городская синагога стала своего рода местом встречи, где рав Феликс Перлес проводил богослужения одновременно для местного еврейского населения и евреев-военнопленных90. Рав Макс Зимонзон из Бреслау еще более эмоционально относился к связи, зародившейся между немецкими евреями и еврейскими военнопленными. Он рассказывал, как его захлестнуло чувство «чистой радости», когда два военнопленных-еврея попросили о встрече с ним: «Радость от возможности сесть за еврейский стол после стольких долгих месяцев была написана у них на лицах, – вспоминал он. – Она почти лишила их дара речи»91.
Но при всех успехах в помощи военнопленным немецкие раввины столкнулись и с существенными трудностями. Они часто приступали к своим обязанностям с чувством национального превосходства, снисходительно глядя на побежденного врага. Многие франко-еврейские военнопленные были столь возмущены таким отношением, что предпочли полностью воздержаться от религиозных церемоний92. Так, усилия Магнуса Вайнберга по наведению мостов потерпели сокрушительное поражение, когда он объяснял одному несчастному военнопленному, что у французов не было шансов победить. «Тогда он [французский военнопленный] закрыл лицо и горько зарыдал», – заметил Вайнберг93. Русские заключенные выглядели приветливее – по крайней мере, внешне. Они хотя бы действительно проявили интерес к еврейским богослужениям. Но впоследствии, как жаловался один раввин из Ганновера, русских военнопленных не слишком интересовало само богослужение. Скорее их привлекло в объятия приходящих раввинов обещание наполнить их желудки сытной кошерной пищей94. Еще в одном немецком лагере, на сей раз около голландской границы, разразился конфликт внутри другой группы еврейских военнопленных. Польско-еврейские заключенные – видимо, считавшие себя «культурно превосходящими» русских евреев, – не желали иметь ничего общего с этими единоверцами, запертыми с ними в одном лагере95.
