Рабочие, огорченные «Законом о вспомогательной службе Отечеству», не могли ожидать особой поддержки от политиков. В Рейхстаге единственное реальное возражение против закона поступило из крайнего левого крыла SPD, где немецко-еврейские политики Гуго Гаазе, Оскар Кон и Йозеф Герцфельд проголосовали против этих предложений. Гаазе, чей скепсис по отношению к войне рос с каждым месяцем, даже назвал закон армейским «зверством, невиданным в мировой истории»33. Однако – вот признак разнообразного отношения евреев к войне – немецкие евреи были столь же активны и в поддержке закона. Например, Георг Давидсон и Макс Коэн-Ройсс проголосовали за инициативу правительства и поддержали введение принудительного труда.
Женские организации Германии также выразили несогласие с «Законом о вспомогательной службе Отечеству», но совершенно по другим причинам. Они требовали не меньше, а больше принудительного труда. Больше всего женские организации были возмущены тем, что закон касался только мужчин, он не предусматривал принуждения женщин к работе. После многих дебатов Союз немецких женских ассоциаций (Bund deutscher Frauenvereine), представлявший многие отдельные женские группы, в том числе Лигу еврейских женщин, неохотно принял позицию правительства. В постановлении своего председателя Гертруды Боймер и секретаря, немецкой еврейки Алисы Бенсхаймер, Союз объяснял, что, хотя он хочет равенства мужчин и женщин перед законом, его участницы все же сделают все возможное, «чтобы укрепить военную силу Германии и обеспечить экономическую стабильность»34. Армия поймала авторов этого заявления на слове и создала Национальный союз женского труда в военное время (Nationaler Ausschuss für Frauenarbeit im Kriege) как средство координации деятельности различных женских организаций. Благодаря усилиям Алисы Саломон, социального реформатора немецко-еврейского происхождения, представлявшей в Союзе свое объединение, женщины-волонтеры приняли участие во всеобщих мероприятиях по ремобилизации и были направлены в наиболее востребованные сферы промышленности35.
Более крупные фирмы, такие как немецко-еврейская химическая компания «Cassella», нашли много поводов для радости в «программе Гинденбурга». Расширение армии неизбежно означало больше заказов на технику, что, в свою очередь, обещало больше прибыли фирмам, у которых, как и у нее, были военные заказы36. Но самые обширные возможности таились на оккупированных территориях. Представители немецкой тяжелой промышленности давно присматривались к активам Бельгии и теперь воспользовались случаем, чтобы нанести удар. Они сформировали три отдельных компании, которые уполномочивали их разделить бельгийские и иностранные предприятия в регионе между собой. Хотя здесь Ратенау не был одной из центральных фигур, его AEG все же добилась попадания в число почетных гостей, заняв место в одном из попечительских советов. Там к фирме присоединился Альберт Баллин, надеявшийся получить доступ к порту Антверпена для своей судовой компании37. Георг Сольмсен был еще одним крупным немецко-еврейским предпринимателем, имеющим отношение к трем бельгийским компаниям. Он был выходцем из банкирской династии Саломонзонов; в 1900 году он принял христианство и тогда же сократил свою фамилию. В Бельгии его интересы касались не банков, а скорее коммерческой угольной промышленности страны, доступа к которой он и добивался38.
Но захват контроля над бельгийской промышленностью был лишь отправной точкой. Многие ведущие предприниматели Германии посматривали жадным взглядом и на бельгийскую рабочую силу. Учитывая, что немецкие фирмы с трудом находили рабочих, чтобы заполнить заводские цеха, незадействованная масса рабочей силы, сидящая по ту сторону границы, казалась подходящей для эксплуатации. Долгое время шла дискуссия, как лучше использовать бельгийских рабочих, но планы раз за разом разбивались об упорство немецкого генерал-губернатора в Брюсселе Морица фон Биссинга, стремившегося избежать международных споров о рабочей силе39. Программа Гинденбурга, с ее акцентом на промышленной эффективности, изменила направление дебатов. Как указывал Ратенау в еще одной переписке с Людендорфом, чтобы добиться «необходимого увеличения производства боеприпасов», нужно привлечь рабочую силу из резервов армии и, в частности, с оккупированных территорий. Он намекнул, что из одной только Бельгии можно взять около 700 000 человек. Ратенау, прекрасно сознавая, что такая схема будет противоречить международному законодательству, подчеркивал необходимость «игнорировать… международные вопросы престижа»40.
Лоббирование найма из Бельгии со стороны таких, как Ратенау и прочие, было лишь новейшим примером того, как немецкая промышленность охотно эксплуатировала оккупированные регионы. Немецкие предприятия, включая многие фирмы, принадлежащие евреям, уже активно пользовались недобровольным трудом. Угольный магнат Эдуард Арнхольд, например, без зазрения совести посылал военнопленных работать в своих шахтах. Действительно, поскольку ситуация с рабочей силой в Германии ухудшалась, он вновь и вновь добивался, чтобы на работу на его предприятиях направили больше заключенных с подобающей охраной41. Успех его усилий был таков, что к концу 1916 года Арнхольд мог сообщить: по примерным подсчетам, 30 % из 130 000 его рабочих в Верхней Силезии были поляками или военнопленными42. Франц Оппенгеймер, только что вернувшийся из своих кампаний по германизации востока, оказался еще одним искусным защитником идеи использовать труд военнопленных. Похоже, не очень смущаясь таким мелким вопросом, как их права, Оппенгеймер напомнил общественности, что сейчас Германия стала домом для «трех четвертей миллиона пленных, преимущественно фермеров и сельских работников, которым придется помочь нам» увеличить производство продовольствия43.
Вот почему использование труда военнопленных очень быстро стало допустимой частью немецкой военной экономики. Планы промышленников по найму бельгийских рабочих опирались на те же самые эксплуатационные практики, но затем подняли их на еще более жестокий уровень. В отличие от военнопленных, принужденных работать в Германии, бельгийцы были мирными жителями, а не солдатами. В большинстве своем они не принимали решения работать на немцев – их просто окружали на улицах и сгоняли в товарные вагоны, переправляющиеся через границу. По прибытии в Германию рабочих размещали в кошмарных лагерях, где их повседневная жизнь проходила в регулярных побоях, нехватке еды и отопления. Двое бельгийских рабочих, чье положение привлекло внимание SPD, в подробностях описали, как были «насильственно депортированы в Германию», оставив 74-летнего отца одного дома. В Германии лишь «голод и насилие заставляли их работать», объясняли они, в частности, потому, что «даже не подписывали никакого контракта»44.
Любой, кто был причастен к депортации бельгийских рабочих, будь то Военное министерство, правительство или даже сам Ратенау, вполне осознавал, что это незаконно. Но Ратенау, похоже, был не особенно обеспокоен этой неудобной правдой. В очередном приветливом письме к Людендорфу он предложил, по образцу того, что планировалось для Бельгии, «похожую операцию в Польше»45. В реальности это означало насильно отправить еще от 100 000 до 200 000 рабочих через восточную границу на немецкие промышленные концерны. Та же логика, которая привела к вывозу бельгийских рабочих, обосновывала и обращение к принудительному труду в Восточной Европе. Единственной заботой немецких промышленников вроде Ратенау было обеспечение роста производства, которое пойдет во благо их предприятиям и в целом военной промышленности. А хотят ли эти люди покидать свои дома и семьи на востоке, их особо не интересовало.
