Но набор рабочих на востоке создал две дополнительные проблемы, которых не было в случае Бельгии. Прежде всего, разнообразие населения Восточной Европы означало, что немецким властям следует учитывать местные националистические пожелания. Так, решение поддерживать суверенитет Польши привело немецкую политику принудительного труда к преждевременной остановке в Варшавском генерал-губернаторстве – части Польши под контролем Германии. Как справедливо заметил Людвиг Хаас, советник Германии в Варшаве, еврей по происхождению, было крайне сложно на словах поддерживать польский национализм и в то же самое время заставлять поляков работать на военную экономику Германии46.
Вторая проблема в найме рабочей силы из Восточной Европы, также созданная самой Германией, касалась многочисленного еврейского населения в регионе. Прошлой зимой немецкие власти уже запретили неквалифицированным еврейским рабочим наниматься в Германию47. И даже ужасные перебои с рабочей силой, породившие программу Гинденбурга, не заставили их изменить решение. Промышленные концерны Германии, включая AEG Ратенау, снова и снова возвращались к существующим стереотипам, заявляя, что производительность еврейских рабочих слишком низка, чтобы оправдать их наем на немецкие заводы48.
В восточноевропейском округе «Ober Ost» расовая составляющая трудовой политики Германии была намного более очевидной. Поздней осенью 1916 года немецкие власти требовали от мужчин и женщин являться на работу. Там, где их число было слишком небольшим, местная полиция попросту хватала людей на улицах или даже дома. Однако в этом водовороте насилия и репрессий не все этнические группы подвергались такому обращению. В то время как полякам, литовцам и белорусам легко находилось место в планах Гинденбурга и Людендорфа и их депортировали в Германию, для восточноевропейских евреев дело обстояло совсем иначе. Хотя некоторые еврейские рабочие в конце концов оказались в колоннах, направляющихся в Германию, намного больше их осталось на востоке. Кажется, скепсис немецких промышленников в отношении ценности труда восточноевропейских евреев был попросту слишком велик49.
И все же глубинное нежелание задействовать еврейский труд не означало, что восточноевропейских евреев попросту освободили от работы. Это было совсем не так. В обширных областях Восточной Европы под немецкой оккупацией евреи особенно тяжело страдали от политики насильственного найма со стороны военных властей. Мужчин от семнадцати до шестидесяти лет хватали, помещали в трудовые батальоны и направляли на работу непосредственно на востоке. Город Вильна – характерный пример того, как этот процесс работал на местах. Зимой 1916/17 года немецкий мэр Вильны Эльдор Поль – по-видимому, сам еврейского происхождения, – приказал всем «безработным» мужчинам явиться на работу. Когда число добровольцев иссякло, Поль распорядился, чтобы местная полиция хватала людей с улицы. Задержанные, в большинстве своем евреи, были направлены на работу в поля или на строительство дорог50.
По всем признакам ясно, что трудовая политика военной Германии была особенно суровой в отношении евреев, живших в «Ober Ost» и Польше. Им запрещали въезд в Германию, а затем задерживали их для работы в батальонах насильственного труда, в большем количестве, чем любые другие группы населения. Но открытое пренебрежение властей базовыми правами восточноевропейских евреев было симптомом гораздо более масштабного изменения мнения. Восхождение к власти Гинденбурга и Людендорфа, последующая «программа Гинденбурга» привнесли дух бессердечия в военную и гражданскую власть Германии. Планы насильно заставить бельгийцев и восточноевропейцев работать на немецкую военную экономику подразумевали ожесточенную позицию по отношению к другим группам населения. Теперь между теми, кто был признан лояльными немецкими гражданами, и изгоями была проведена черта. Крайне важно, что и евреи, и другие немцы сыграли свою роль в определении «чужих».
Другие пленные
Вальтер Ратенау, заявлявший, что «крайне рад» переменам Гинденбурга и Людендорфа, был не единственным немецким евреем, проявившим ожесточенное безразличие к обращению с иностранцами51. Эдуард Арнхольд и Франц Оппенгеймер стали убежденными сторонниками труда военнопленных, а Георг Сольмсен вцепился в возможность эксплуатировать бельгийскую промышленность. И хотя использование военнопленных и принудительного труда стало, возможно, самым показательным примером бессердечного презрения евреев и других немцев по отношению к поверженному врагу, это были не разовые случаи. Эксплуатация других групп населения в военное время происходила и более мягко. В ходе конфликта еврейские и другие немецкие антропологи снова начали интересоваться изучением этнического и расового происхождения пленных солдат, интернированных в Германии. Объединяло эти проекты то, что они были основаны на отчетливом чувстве национального превосходства. Немецкие антропологи относились к своим экземплярам, словно представители завоевателей, решивших исследовать все характеристики побежденного врага.
Мало где немецкое чувство национального и культурного превосходства ощущалось мощнее, чем в лагерях для военнопленных. В этих постоянно растущих загонах, большинство которых находилось в самой Германии, солдаты из армий союзников были принуждены провести остаток войны за колючей проволокой. Чем дольше тянулась война, тем обширнее и разнообразнее становилось население лагерей. В 1916 году немецкие власти содержали более 1,5 миллиона человек в системе лагерей по всей Германии. Когда показалось, что на этом можно сделать политический капитал, немецкие власти поделили лагеря по национальному и религиозному признаку. Украинские солдаты часто оказывались в лагерях под Вецларом, Раштаттом и Зальцведелем, а пленных мусульман содержали в Вюнсдорфе и Цоссене в Бранденбурге52.
Таким образом, особенности современной войны означали, что большой сегмент населения мира внезапно оказался на германской почве. Для немецких антропологов такое положение дел обеспечило настоящий прорыв в исследованиях. Теперь им больше не нужно было путешествовать в Африку или Азию, чтобы вести работу: достаточно было поездки на пригородном поезде. Лагеря Вюнсдорф и Цоссен, находившиеся менее чем в 40 километрах от центра Берлина, позволяли антропологам провести день, изучая целый спектр различных этнических и расовых групп, и в тот же день уехать домой в столицу. Как поспешил отметить один антрополог, ресурсы для исследований в лагерях были высочайшего качества. «Визит в лагеря, – сообщал он аудитории, – почти так же ценен для специалиста, как путешествие вокруг света»53.
Наиболее примечательным в этом антропологическом исследовании, пожалуй, был энтузиазм, который проявили многие немецко-еврейские ученые по отношению к этим проектам. Так, художник и убежденный сионист Герман Штрук объединился с одним из ведущих антропологов Центральной Европы Феликсом фон Лушаном для создания книги рисунков, отражающих жизнь заключенных в лагерях. Рудольф Маркузе, современник Штрука, известный скульптор, применил свои таланты к созданию серии скульптур различных людей, находящихся в плену в Германии. Наконец, Адольф Гольдшмидт работал вместе с проживающим в Берлине лингвистом Вильгельмом Дегеном над записью голосов военнопленных. Предполагалось, что Гольдшмидт будет только консультантом, но, похоже, любопытство взяло верх и он сам принялся посещать лагеря и фотографировать различные «образцы» Дегена54.
