Воодушевление Штрука, Маркузе и Гольдшмидта отражало то место, которое они занимали в интеллектуальном сообществе Германии, – бывшее частью более обширного европейского колониального дискурса. Одним словом, идеи этих еврейских антропологов о «чужих» были сформированы немецким пониманием культурного превосходства. Несомненно, понятия «расы» и «национальности» были в то время довольно зыбкими, и оба термина часто оказывались взаимозаменяемы55. Как бы то ни было, многие немцы, в том числе Штрук, Маркузе и Гольдшмидт, смотрели на лагеря через призму расовых различий. Основной приток в лагеря – по крайней мере с точки зрения Гольдшмидта – составляли пленные из колоний. В его мемуарах зафиксирован мимолетный интерес к интернированным европейским солдатам, быстро испарившийся, когда он встретил группы африканских военнопленных. Теперь он находился уже не в знакомом и безопасном европейском мире, а во «враждебном обществе без какой-либо защиты». Гольдшмидт щедро наделял чернокожих пленных «анималистическими» характеристиками. Их жилой блок, как он вспоминал, напоминал «гигантскую обезьянью клетку», где пленные «спускались по шесту» к входу56.
Как и Гольдшмидт, Штрук, похоже, был приверженцем расовой категоризации. Его работа с Лушаном определенно не была актом «убежденного антирасизма», как предполагали некоторые историки57. Хотя рисунки Штрука в большинстве своем были сдержаннее, чем фотографический проект Гольдшмидта, они все же демонстрировали твердую веру в идею расы как маркера различия. Первым вопросом был вопрос отбора. Никогда не случалось так, чтобы Штрук просто вошел в лагерь для военнопленных с блокнотом в руке и зафиксировал увиденное – он тщательно отбирал объекты, чтобы убедиться, что запечатлел каждый «расовый» тип, будь то интернированный гуркх или пленный солдат из Северной Африки. Во вторую очередь, держа в руках готовый набросок, Штрук категоризировал происхождение каждого объекта внизу страницы. Так, его совместная с Лушаном книга содержала изображения сикха из Пенджаба рядом с кабильским алжирцем и «негром из Сенегала». В-третьих, Штрук оказался более чем сговорчив, когда Лушан просил его обозначить «расовые» стереотипы в рисунках. Он охотно «увеличивал череп и ухо» на рисунке русского военнопленного и наделял африканского солдата «отличными курчавыми негритянскими волосами»58. Целью этих поправок было добиться, чтобы военнопленные соответствовали готовым представлениям, как должны выглядеть разные этнические группы.
Скульптуры военнопленных, которые изготавливал Маркузе, следовали тому же шаблону, что и рисунки Штрука, – он пытался определить «типы людей» («Völkertypen»). Каталог, сопровождавший его скульптуры, перечислял множество различных групп, интернированных в Германии, от марокканцев и арабов до сомалийцев и румын. Как и у Штрука, подход Маркузе к лепке каждого натурщика крайне познавателен. Его скульптуры европейских военнопленных, будь то шотландские, итальянские или французские солдаты, изображали все тело человека, часто в полной военной форме. В африканских или азиатских исследованиях Маркузе предпочитал другой подход, фокусируясь только на очертаниях головы и как будто пытаясь выявить специфические «расовые» различия. Лишившись тел и вместе с ними военной формы, «негр из Либерии» или «японец» Маркузе становились не более чем примерами «расовых» типов, а не живых людей59. Скульптуры Маркузе, наряду с фотографиями Гольдшмидта и рисунками Штрука, в полной мере воспользовались уникальной возможностью изучить «почти все народы и расы» в одном месте60.
Собранные вместе, их исследования демонстрируют преобладание расового мышления в немецком обществе. Но, что еще более значимо, они также демонстрируют, до какой степени немецкие евреи участвовали в категоризации и записи групп населения, вплоть до объявления евреев отдельной «расой». Так, рядом с набросками русских и татар Штрук рисовал «еврея из Любина» или свирепой внешности «еврея из Киева»61. В увлечении предполагаемыми «расовыми» характеристиками различных народов не было ничего принципиально нового. Европейцы давно применяли к своим колониальным подданным идеи «расового» различия. Однако война укрепила эти взгляды. Конфликт не только дал возможность изучить азиатов и африканцев вблизи, но и укрепил мнения о европейском – скорее именно немецком – превосходстве. Эти перемены были знаком снижения военной культуры Германии, но и решимости категоризировать народы, с которыми встречались немцы, и записывать соответствующие подсчеты.
Уклонисты
Интенсификация конфликта в 1916 году не только отграничила расово «чужих», но и усилила подозрения среди самих граждан Германии. Больше всего пострадали мужчины призывного возраста, находящиеся не на фронте: в лучшем случае они были симулянтами, в худшем – шпионами. В Мюнхене под радары полиции в 1916 году попал хорошо одетый молодой человек, называвшийся Карлом Вебером. Было замечено, что швейцар городского Конторхауса каждый день передает Веберу письма, что, поскольку речь шла о местном жителе, заслуживало «дальнейшего полицейского расследования»62. Однако полиция обнаружила не сложную шпионскую сеть, а просто женатого мужчину, пытающегося скрыть измену. Доставка почты через посредника гарантировала, что жена Вебера останется не в курсе его внебрачных интрижек63. Эта переписка в Мюнхене была лишь одним из примеров растущего недоверия жителей Германии к любому, чьи действия или внешность заставляли предполагать в нем изгоя.
Принимая всерьез обвинения вроде выдвинутого против Вебера, немецкие власти содействовали укреплению атмосферы доносов и подозрений. Старт «программы Гинденбурга» осенью лишь усилил недоверие у населения. Раз его целью было максимально увеличить людские и материальные ресурсы Германии, подразумевалось, что многим еще предстоит в полной мере посодействовать военному производству. И поэтому работа государства все больше напоминала деятельность одновременно сыщика и судьи. Ему приходилось выискивать людей и предприятия, которые могли дать больше, и уговаривать или заставлять их оказать содействие. Мощным инструментом в борьбе с предполагаемым уклонением и спекуляцией были Военные ведомства (Kriegswucherämter), учрежденные в нескольких государствах в последние месяцы 1916 года. Основной целью таких ведомств было пресечение деятельности черного рынка и наказание всех, кто был замечен в получении избыточной прибыли от конфликта64. Вне зависимости от глобальной задачи, от этих ведомств в очередной раз поступило послание, что некоторые люди принесли себя в жертву ради нации, в то время как другие в первую очередь интересуются набиванием собственных карманов.
По мере того как настроения спекуляции на войне набирали обороты, немцы еще с большей охотой принялись выслеживать тех, кто не делал свою часть работы. На юге Баварии мишенью стали работницы сельского хозяйства. По данным местных военных властей, ходили слухи, что многие женщины живут на финансовые пособия от государства, такие как пенсия по потере кормильца, а не работают в полях – явное неисполнение своих обязанностей65. В Дюссельдорфе под подозрение попали «цыганские» семьи после того, как военные обнаружили хитроумный метод избежать попадания в армию. Как только кто-то из них получал повестку, семья переезжала в ближайший город, где их никто не знал, и посылала в казармы больного или увечного родственника вместо настоящего новобранца. После того как происходило неизбежное и заменяющий списывался как негодный к службе, семья возвращалась обратно в свой город66.
