Эти «цыганские» семьи, действительно стремившиеся избежать призыва, лишь шли по следам многих других немцев. История конфликта – это одновременно история воодушевленных бойцов и сопротивляющихся новобранцев. Все время, пока шла война, на границах Германии с нейтральными соседями – Данией, Нидерландами и Швейцарией – постоянно наблюдались небольшие группы людей, переходящих границу в надежде избежать военной службы67. Многие немецкие евреи также демонстрировали вполне понятное нежелание становиться пушечным мясом на фронте. Старший брат Виктора Клемперера Бертольд ужасно страдал, когда его призвали. Одних только тягот строевой подготовки хватило для госпитализации. Узнав об этом, Клемпереры объединились, задействовали свои связи и в конце концов сумели обеспечить Бертольду кабинетную работу в Военном министерстве68.
Неважно, что почти каждый дергал за нужные ниточки, чтобы обеспечить наилучшее назначение: осуждающий перст все чаще обрушивался на тех – и почти исключительно на тех, – кому приходилось оставаться на обочине общества. В этом отношении особенно сильно пострадали еврейские общины, а также французские, польские и датские национальные меньшинства в Германии. И армия, и гражданское население постоянно задавались вопросом о лояльности этих групп. Случай некоего Альфреда Коэна в Мюнхене – типичный пример подозрений, все чаще направленных в адрес немецких евреев. Летом 1916 года на стол военного командующего Мюнхена легло злобное письмо, требующее ответа, почему некий Альфред Коэн работает в универсальном магазине «Tietz», принадлежащем евреям, вместо того чтобы сражаться на фронте. Коэн, похоже, был легко ранен в 1915 году, но по какой-то причине так и не вернулся на фронт после выздоровления. На случай, если кто-то неверно истолкует его намерения, анонимный доносчик объяснял, что эти наблюдения не носят личного характера, а лишь исходят из его глубокого «патриотизма по отношению к своей родине». Военные расследовали эти обвинения, но не нашли ничего неподобающего. Коэн, чье личное дело не давало «поводов для жалоб», получил временный отпуск для работы в «Tietz»69.
Хотя открыто ничего не говорилось, представляется разумным предположить, что в Коэне заподозрили уклониста из-за его фамилии. Мало того, что фамилия Коэн часто использовалась в отрицательном контексте для обозначения еврея – атака на него произошла в период растущего антисемитизма70. Весной и летом 1916 года, на фоне социальной напряженности дома и неудач армии на фронте, немецким евреям пришлось отбиваться от постоянных обвинений в измене и уклонении от службы. Многие старые антисемитские приемы всплыли на поверхность, зачастую в устах самых отъявленных антисемитов страны. Так, Альфред Рот и Теодор Фрич использовали в качестве инструмента давления на политическую элиту меморандум, обвинявший евреев в том, что они ценят выгоду выше национального единства. Система «Баллина – Ратенау», утверждали они, привела к «внедрению евреев в экономическую жизнь Германии»71. Тем временем в Берлине мишенью едких атак стали восточноевропейские евреи. Эти русско-еврейские уличные разносчики «нежелательны», настаивало Верховное командование приграничных округов (Oberkommando in den Marken), и их следует «выдворить» как можно скорее72.
Антисемитизм все больше проникал и в повседневную жизнь: евреев обвиняли во многих бедах военного времени. Зачастую немецкие евреи обнаруживали, что оказались в заведомо проигрышном положении. Когда одна издательская фирма в Гамбурге выпустила новую серию открыток под изобретательным названием «Немецкая армия», она надеялась запечатлеть моменты выдающегося патриотизма. Одна из открыток изображала группу рослых молодых людей, купающихся в реке, на другой солдаты выстроились в траншеях, готовые исполнить свой воинский долг. Однако, обнаружив в продаже новую серию открыток, некий недовольный господин из Ландсхута осудил издателя в суровом письме: «На художественном уровне эти открытки представляют собой попросту ужасающую дешевку», – сокрушался он. Автор письма был отнюдь не знатоком искусства, твердо решившим отстоять высочайшие художественные стандарты, – его претензии шли гораздо дальше. Говоря о хитроумных военных спекулянтах, жалующийся развивал неочевидную дихотомию между «лукавой еврейской кровью» предпринимателя, продающего открытки, и «добрыми, простодушными немцами», наивно покупающими их73.
Опаснее всего для немецких евреев в более долгосрочной перспективе оказался тот факт, что эта волна антисемитизма прокатилась и по командованию армии. В закрытых кругах прусских офицерских корпусов то и дело слышалось ворчание насчет еврейского влияния в прессе и вокруг кайзера. Так что вряд ли было сюрпризом, что еврейские солдаты, только что начавшие получать право на вход в эту структуру, снова оказались обойдены повышениями74. Военное министерство Пруссии, которое никогда не было самым гостеприимным местом для немецких евреев, также подбрасывало дров в топку предрассудков. В июне министерство провело конференцию на тему того, как усилить боевые способности армии, мобилизовав больше резервов и искоренив уклонение. В ходе дискуссий в тот день двое докладчиков особо упоминали солдат-евреев. Лейтмотивом обоих выступлений было то, что еврейские врачи якобы сговорились, чтобы гарантировать собратьям-евреям непыльную кабинетную работу в тылу.
Конференция Военного министерства была микрокосмом куда более обширных дискуссий, которые велись по всей Германии в 1916 году. Самым острым вопросом было – как заставить скудные человеческие и материальные ресурсы страны растянуться намного больше. Но поиски дополнительного продовольствия, сырья и бойцов также привели к убеждению, что груз сражений распределен неравно. Одним словом, пока некоторые приносили в жертву все ради защиты родной немецкой земли, другие попросту старались нажиться на доброй воле большинства. Еврейские общины оказались не на той стороне этого популистского дискурса. Как подразумевала конференция Военного министерства и подтверждало общественное мнение – про немецких евреев думали, что они получили от войны большую прибыль, хотя сами все это время старались держать их подальше от фронта75.
Подсчет
Второго ноября 1916 года в северной Франции был сырой и пасмурный день. Юлиус Маркс, уже сражавшийся при Вердене и Сомме, готовил своих солдат к дальнейшим боям, когда его вызвали к командиру подразделения. «Мне нужно записать ваши личные данные», – сказал Марксу лейтенант. Когда тот спросил о причине, лейтенант весьма смущенно ответил: «Военному министерству сказали, что ему необходимо определить, сколько евреев находится на фронте». Злой ответ Маркса был вполне понятен. «Что это за чушь? Они что, хотят понизить нас до солдат второго сорта и сделать из нас посмешище для всей армии?» – спросил он76. Первое, что многие солдаты узнали о решении Военного министерства, принятом в предыдущем месяце, – подобные диалоги. Одиннадцатого октября увидели свет внутренние инструкции о переписи с целью подсчитать всех до единого солдат-евреев. Немецкие власти и так двигались от одного рукотворного кризиса к другому, будь то затопление «Лузитании» или казнь британской медсестры Эдит Кэвелл. Но перепись евреев, направленная против собственных граждан Германии, превзошла их все глубиной падения.
