Оказалось очень сложно убедить какую-нибудь истощенную семью, что их голодные боли происходят от довоенного обжорства, а не военного голода. Как признавала сама Штраус, большинство людей уже знали, что «осмысленнее поехать за город [в поисках пищи], чем слушать нас»4. Хотя пропагандистская деятельность Штраус, возможно, имела мало шансов на успех, она усилила представление, что население с твердой волей и высокой мотивацией может повлиять на исход войны. И потому власти были еще более шокированы тем, что вместо демонстрации ожидаемой самодисциплины многие горожане открыто выменивали товары на черном рынке или попросту добывали еду везде, где могли найти. Когда на главном железнодорожном вокзале Мюнхена полицейский попытался арестовать мужчину с подозрительным пакетом еды, толпа обратилась против стража порядка, позволив контрабандисту убежать. «Ловите крупных дельцов черного рынка, – кричали они, – и оставьте в покое простых людей»5.
Именно на этом фоне социального раздора и слабеющей государственной власти Германия пережила худший кризис общественного порядка за время войны. 28 января 200 000 рабочих в Берлине отложили инструменты, требуя «большей и лучшей еды», мира и демократических реформ. В последующие дни еще тысячи мужчин и женщин объявили забастовку в столице, в остальной Германии наблюдалась та же картина – рабочие в основных промышленных центрах страны покидали заводы и выходили на улицы. По статистике, всего к забастовочному движению присоединилось около миллиона человек, привлеченных основными требованиями: демократизация, пища и роль рабочих в мирных переговорах. Среди лидеров забастовок весьма выделялись немецкие евреи. В Берлине Гуго Гаазе, воодушевленно назвавший январскую забастовку «одним из величайших событий в истории рабочего класса», заседал в агитационном комитете, а южнее, в Мюнхене, еще один политик из USPD Курт Эйснер руководил собственным забастовочным движением. Опасаясь повторения недавнего большевистского восстания в России, власти быстро приняли меры для прекращения забастовки, арестовав многих рабочих и отправив их на фронт. Сам Эйснер был задержан и заключен в тюрьму до конца войны6.
Роль Эйснера и Гаазе в январской забастовке, похоже, представила новые доказательства тем, кто считал, что немецкие евреи каким-то образом неразрывно связаны с революционным, непатриотичным поведением. Так, в Берлине появились листовки, возлагавшие ответственность за забастовку на немецких евреев, таких как Эйснер и Гаазе, и обвинявшие их в государственной измене7. Но на самом деле участие евреев в забастовочном движении было скорее исключением, чем правилом. Еврейские промышленники, чьи фирмы пострадали от стачек, такие как AEG и оружейные заводы Людвига Леве в Берлине, резонно были настроены против забастовочного движения8. Сам Ратенау рекомендовал «бороться» с «вредными движениями», стоящими за забастовками9. И если реакция Ратенау была скорее ожидаемой, комментарий в «Allgemeine Zeitung des Judentums» в большей степени стал сюрпризом. Самая многотиражная газета из еврейских еженедельников сокрушалась о «досадных беспорядках» в некоторых городах, нанесших ущерб военной экономике Германии. Она призывала «наивные массы» «одуматься» и признать, что их действия «лишь сыграли на руку нашим врагам»10.
Освещение январских забастовок в «Allgemeine Zeitung des Judentums» было явно взрывоопасным. Подтекст статьи был ясен: бастующие рабочие подорвали бесстрашные усилия солдат на фронте как раз в то самое время, когда все немцы должны держаться вместе. Газета была не одинока в этом мнении. Как всегда на протяжении конфликта, на сцену вышел Георг Бернхард, чтобы еще подлить масла в огонь дебатов. В длинной передовице он красочно объяснял, как невозможность сделать всего один снаряд «представляет собой ослабление ударной силы армии». С еще большей полемической яростью Бернхард заключил, что рабочие в тылу «нанесли воюющей армии удар в спину»11. Мнение об «ударе в спину» обычно считается послевоенным мифом, который развился, чтобы объяснить бесславное поражение Германии, но злополучное выражение Бернхарда проливает свет на происхождение этой идеи из военных лет12.
Тема внутренней измены и предательства, которую развивали Бернхард и «Allgemeine Zeitung des Judentums», судя по всему, задела некую струну в душе многих солдат на фронте, не испытывавших особого сочувствия к жалобам рабочих. В письме
из оккупированной Варшавы молодой Виктор Эренберг также выразил «значительное разочарование» недавними событиями и объявил, что забастовки «непростительны»13. Гнев на фронте вызвал тот факт, что январская забастовка шла против доведенной до совершенства военной пропаганды. Если верить Гинденбургу и Людендорфу, конец сражениям придет, если все немцы будут держаться стойко и проявлять твердую волю к победе. Выходя на забастовку, тыл, а особенно рабочий класс, показал себя противником этого простого послания. Выражая свой гнев на такой поворот событий, евреи и другие немцы начали очерчивать контуры будущих мифов о поражении. Тыл, а не армия, оказался неспособен объединиться ради победы14.
Мир на востоке
Как многие солдаты на фронте, Герберт Зульцбах был разозлен забастовками. «Если бы только в тылу мы могли продержаться, – писал он. – Нам предстоит огромная работа на западе, когда у нас будут развязаны руки на востоке!»15. Как подразумевал Зульцбах, большинство немецких солдат смотрели на ситуацию на Восточном фронте с новым приливом оптимизма. Мирные переговоры между большевистской Россией и Центральными державами шли в Брест-Литовске с декабря 1917 года. Но соглашения сторон находились в столь же бедственном положении, как и этот когда-то великий город. В то время как Лев Троцкий, возглавлявший российскую делегацию, изо всех сил пытался выиграть время, немцы спорили между собой, согласиться ли на немедленное перемирие или требовать также территориальных преимуществ. Когда 3 марта 1918 года договор был наконец подписан, было ясно, что дух экспансионизма вновь одержал победу. Россия потеряла 34 % территории и 54 % промышленности, так как Прибалтика, Белоруссия, русская Польша, Украина и Финляндия перешли в сферу влияния Германии16.
Людендорф выразил удовлетворение итоговым договором, отвергая любую критику соглашения как «выдумки вражеской пропаганды». Этот выпад был направлен в две стороны. В первую очередь Людендорф имел в виду иностранных политиков, таких как бывший премьер-министр Британии Герберт Асквит, назвавший соглашение «позорным миром»17. Второй мишенью Людендорфа была USPD, единственная политическая партия, проголосовавшая против Брест-Литовского договора и сопутствующих соглашений. Оппозиционная направленность USPD, как объяснял Гаазе, была вызвана решением армии захватить обширные российские территории. По его мнению, аннексии не завершат войну, а лишь продлят ее. Оскар Кон, которому выпала незавидная задача обосновать позицию USPD Рейхстагу, развил критические высказывания Гаазе. Но тем самым он принял на себя атаки многочисленных сторонников договора. Когда Кон вернулся на свое место после выступления, были слышны голоса: «Это всего лишь Кон, а не настоящий немец!»18.
