Чтобы отметить подписание Брест-Литовского договора, кайзер еще раз попытался сплотить население Германии вокруг войны. Императорский указ повелевал вывесить государственный флаг на общественных зданиях, а все школы следовало закрыть на день в честь важнейшего мирного договора30. Вероятно, многие школьники были рады такому решению, но за пределами этой группы кайзеру вновь не суждено было воссоздать атмосферу воодушевления августа 1914 года или даже времен Ютландского сражения. В 1918 году преобладали другие страхи, будь то страх за близких людей на поле боя или – в случае VJOD – за будущее еврейской жизни в Восточной Европе. Мир на востоке так и не смог вернуть иллюзии первых дней войны, но все же принес надежду. Он дал людям шанс помечтать о будущем завершении конфликта и даже о победе Германии. Именно так понимал смысл Брест-Литовского договора один немецко-еврейский солдат. «Что вы думаете о том, что наконец наступил мир с Россией? – спрашивал он своих родителей и сам же отвечал: – Можно сказать: слава Богу, по крайней мере, на одной из линий фронта наконец наступила тишина»31.
Весеннее наступление
Как только пушки на Восточном фронте замолчали, внимание Германии обратилось на запад. Все, что требовалось, – успешная кампания против держав Антанты, и тогда война наконец завершится. Весной оптимизм общества начал расти – казалось, финал наконец стал виден. Многие еврейские солдаты на фронте очень хотели разделить эту уверенность. Рихард Шенманн на всем протяжении войны вел активную переписку, часто находя время для очередной пары строк своей сестре Мариэле в баварском городке Ландсхут. Но открытка, которую он выбрал этой весной, была особенно показательна. На лицевой стороне был изображен весьма сурово выглядящий Людендорф, взволнованно устремивший взор в объектив камеры. Послание генерала внизу открытки гласило просто, но гордо: «Без Жертвы не будет победы! Без победы не будет мира!». Как и другие немцы, Шенманн хотел верить словам Людендорфа, что после Брест-Литовска война может быть выиграна и на западе тоже.
План Людендорфа, как добиться того, что он называл «величайшей задачей в истории», был весьма прямолинейным. Он решил повести широкомасштабное наступление на британские силы к северу от реки Соммы, отрезав тем самым основной маршрут снабжения армии; как только Британия будет выведена из войны, французы, как он считал, вскоре последуют за ней. Готовясь к тому, что назвали операцией «Михаэль», Людендорф увеличил свои силы на западе со 143 до 191 дивизии32. Большинство этих людей пришло с Восточного фронта, где поражение России позволило слегка уменьшить численность войск. Количество еврейских солдат, присоединившихся к нескончаемому потоку поездов, которые шли с востока через Германию на Западный фронт, было многочисленным. После стольких месяцев и даже лет пребывания в Польше или Прибалтике было чувство внезапно закончившейся эпохи. В Каунасе Самми Гронеман с конца 1917 года то и дело прощался с уезжающими – коллеги отправлялись на запад, а многие русские евреи возвращались на восток. В начале апреля настал черед Гронемана уехать. Он лишь успел в последний раз отпраздновать Песах с местной еврейской общиной, прежде чем ему самому пришлось отправляться на вокзал и навеки покинуть Каунас33.
Не может быть сомнений, что Гронеман хотел увидеть мирное время. Но, как и многие немцы, он предпочел бы наблюдать окончание войны из относительно безопасного места на востоке, чем ехать на запад в эпицентр сражений. К счастью для Гронемана, удача была на его стороне. Когда он прибыл на службу в Брюссель, его отправили не на фронт, а в гражданский отдел прессы. И с этим решением, как он вспоминал, «моя славная военная карьера… пришла к внезапному и неожиданному завершению»34. Другим оказалось намного сложнее избежать возвращения в пекло битвы. Швейцарский сионист Давид Вайнбаум подал прошение в немецкое консульство об освобождении его сына Фрица от фронтовой военной службы. Второй сын Вайнбаума, Герберт, уже был убит в бою, и отец не хотел, чтобы единственного оставшегося сына постигла та же судьба35.
Для тех, кто находился в тылу, недели перед весенним наступлением были смешаны с лихорадочным предвкушением и глубокой меланхолией. Как и Вайнбаум, многие боялись предстоящих сцен крови и резни; другие все же пытались воссоединиться с друзьями и близкими, уверенные, что война скоро закончится. Городские центры Германии вибрировали в новом оптимистичном ритме. Во Фрайбурге снова пошли разговоры о победе. Развевались флаги, звонили колокола, у монумента Победы собирались толпы36. Евреи и другие немцы повсеместно готовили все возможное для финального прорыва армии. В Берлине Лига еврейских женщин объединилась с аналогичными протестантскими и католическими организациями, чтобы раздавать подгузники и продукты матерям новорожденных37. Восточнее, в Верхней Силезии, Эрнст Френкель показал свою приверженность военной экономике, пожертвовав Рейхсбанку драгоценностей на 70 марок38.
В гораздо большем масштабе по сравнению с тем, что мог предложить Френкель, 6,5 миллиона человек запустили руки глубоко в свои карманы, чтобы подписаться на восьмой выпуск облигаций военного займа Германии в марте 1918 года. Это был существенный прогресс – предыдущая кампания облигаций военного займа осенью 1917 года зафиксировала спад пожертвований. Мартовская кампания была обязана частью успеха тяжелой работе евреев и других немцев, продвигавших займы на местном и национальном уровне. Так, в еврейских сообществах Штутгарта инициативу проявили раввины, рекламируя займы своим прихожанам и организуя сборы в клубах и обществах39. Молодой немецко-еврейский режиссер Юлиус Пиншевер возглавил работу над коротким роликом, рекламирующим облигации военного займа на общенациональном уровне. Воспользовавшись своим довоенным опытом создания рекламных роликов для «Магги», Пиншевер спродюсировал короткий фильм «Юный Зигфрид», продававший не пряные травы и специи, а победу Германии. Явственно основываясь на «Песни о Нибелунгах», фильм показывает Зигфрида, выхватывающего меч, чтобы убить разоряющего земли дракона, которые – пришедшие в кино современники это знали – воплощал Антанту. Чтобы вновь сразить этого дракона, объяснял фильм, немцы должны были наточить свои «острые мечи» и «приобрести облигации военного займа»40.
В то время как в тылу и на фронте росло предвкушение, Людендорф наконец дал поручение немецкой армии начинать наступление 21 марта. Судя по всему, первые дни операции «Михаэль» стали беспрецедентно успешными. Всего за неделю немецкая армия продвинулась на 60 километров вглубь занимаемой врагом территории, вновь превратив тем самым войну на Западном фронте в маневренную. Вдохновляясь, по-видимому, аналогией Пиншевера с «Песнью о Нибелунгах», Бернхард восхвалял продвижение армии как «победу меча»41. И если кто-либо из немцев еще сомневался в масштабе продвижения армии, Луи Оппенгейм был готов успокоить их графической иллюстрацией успеха Германии. Под внушительным заголовком «Первый месяц немецкого наступления на запад» Оппенгейм изображал подробности добычи, попавшей в немецкие руки: «127 000 пленных», «1 600 артиллерийских орудий», «около 200 танков» и так далее. Для тех, кто предпочитал статистике реальные картины, внизу плаката Оппенгейм разместил карту с большим красным пятном новой территории Германии.
