Эта злобная атака на Маркса и грубость использованной лексики были характерны для антисемитизма на последних стадиях войны. Примерно в то же самое время, когда Маркс терпел клевету в Ландсхуте, еще один писатель повел более масштабную атаку на еврейские общины. По этому случаю он, также укрывшись плащом анонимности, создал маленькое едкое стихотворение, озаглавленное «Евреи в мировой войне» («Die Juden im Weltkriege»). Его главным рефреном было: «Их ухмылки везде, / но только не там, где окопы» («überall grinst ihr Gesicht / nur im Schützengraben nicht») 51. Судя по слабости стиха, главную манипулятивную роль играло не качество рифмованных куплетов, а скорее способ распространения. Анонимный автор сделал так, чтобы стихотворение напечатали и затем распространили по Германии и на фронте. Как жаловалась CV, копии стихотворения начали появляться в привокзальных харчевнях и даже висели на уличных рекламных тумбах52.
Несмотря на протесты CV, что стихотворение вредит духу «гражданского мира», власти не смогли или не захотели помешать его распространению. Разумеется, запретить стихотворение не позволял тот факт, что оно было написано неизвестным поэтом из подполья. Но к тому же внутри CV росло подозрение, что армия не слишком стремится полностью искоренять антисемитизм. Из дискуссий в CV было ясно, что лидеры организации утратили веру в армию. И все же им хотелось найти способ восстановить «какое-то доверие между представителями военного министерства» и ими самими53.
Но не только сложившиеся еврейские общины подверглись большему давлению. По мере роста проблем армии на западе антипатия общества и власти к восточноевропейским евреям, работающим в Германии, также росла. С начала войны в Германию приехало около 30 000 еврейских рабочих, преимущественно чтобы возместить нехватку рабочей силы в основных видах военной промышленности54. Где бы ни селились восточноевропейские евреи, критика и жалобы шли следом за ними. Власти особенно охотно акцентировали внимание на случаях участия евреев в делах черного рынка и других видах нелегальной торговли. В Штутгарте полиция задержала русского еврея Исаака Бернштейна за продажу сардин без лицензии и за взвинчивание цен за счет сделок с подпольными посредниками («Kettenhandel»). Расследовав личные обстоятельства Бернштейна, полиция решила, что его следует заключить в тюрьму в Ульме до конца войны. Больше в этом наказании вызывало беспокойство отношение полиции. Для них Бернштейн был лишь «бесстыжим иностранцем», что означало «еврей, который пренебрег законом», а потому заключение его под стражу должно защитить немецкую экономику от внешнего вреда55.
Чувствуя, сколь недовольна общественность присутствием еврейских рабочих из Восточной Европы, правые воспользовались случаем, чтобы еще раз потребовать ужесточения пограничного контроля. В статье для «Deutsche Zeitung» Генриха Класса Георг Фриц намекнул, что «поток нравственно неполноценных чужаков» угрожает как немецкому обществу, так и экономике. Единственное решение, хитроумно аргументировал Фриц, «закрыть границы Рейха для иммиграции иностранных евреев»56. Вольфганг Хайнце, один из товарищей Фрица по Пангерманской лиге, пришел к тому же выводу, пусть и выраженному в иносказательной форме. Он призывал не к полному запрещению иммиграции для восточноевропейских евреев, а к ограничениям для некоторых категорий: «бедные и нетрудоспособные, большие семьи», носители «инфекционных заболеваний» и люди «ниже определенного уровня образования». Очень кстати получилось так, что большинство восточноевропейских евреев легко можно было отнести к одной из этих категорий57.
Впервые Фриц и Хайнце призвали закрыть восточные границы Германии в 1915 году. Но в первые месяцы войны их аргументы не нашли признания; три года спустя дверь в дискриминацию распахнулась легче. В конце апреля 1918 года Министерство внутренних дел Пруссии закрыло государственные границы для восточноевропейских евреев под надуманным предлогом борьбы с распространением тифа. Разница между 1915 и 1918 годом явно заключалась в состоянии конфликта. Когда проблемы немецкой армии на западе привели к страху весьма реального поражения, оказалось намного проще наброситься на любого, кого сочли виновным в подрывании военной мощи. В дальнейшем решение закрыть границу оказало пагубное воздействие на собственные еврейские общины Германии. Оно узаконило популярное мнение, что евреи – будь то немецкие или восточноевропейские – не сделали все возможное и тем самым подорвали общую военную мощь.
Но наиболее явным образом закрытие границ сказалось на судьбах еврейских рабочих из Восточной Европы. Летом, когда война постепенно шла к концу, евреев нескончаемым потоком изгоняли с рабочих мест и отсылали обратно через восточную границу. Только в Берлине эта участь еженедельно настигала 50–70 человек58. Другие восточноевропейские евреи попались в еще одну законодательную ловушку. В мае Польское генерал-губернаторство внезапно постановило, что если еврейские рабочие вернутся домой – может быть, в отпуск или повидаться с друзьями и родными, – их не выпустят обратно через германскую границу. И снова весьма неправдоподобным объяснением такого декрета послужила борьба с распространением тифа59. Мозес Цитрон был одним из многих, кто попал в ловушку этого приказа. Он оставил работу металлиста в Позене ради, как он думал, нескольких дней дома в Варшаве. Но все оказалось совершенно иначе. Без права на возвращение Цитрон не только лишился работы, но и потерял депозит в полиции в размере 50 марок, а также «сменную одежду, белье, чемодан и карманные часы», которые остались в Германии. Для людей, и так находившихся у черты бедности, такие потери были опустошительны60.
Немецкие евреи с большой тревогой смотрели, как их единоверцы страдают от действий немецких чиновников. Но их реакция на закрытие границ, особенно со стороны либеральных еврейских сообществ, была весьма сдержанной. Единственным комментарием CV стала заметка в девять строк, где закрытие границы было названо «взрывоопасным вопросом»61. Это была крайне неподходящая реакция, особенно с учетом того, что организация прекрасно сознавала пагубный эффект от закрытия границы. Один делец написал в CV в конце мая о двух еврейских рабочих, застрявших в Польше. Закрыв границу, сокрушался он, власти продемонстрировали, что до сих пор относятся к евреям «как к гражданам второго сорта»62. Напротив, сионистская «Jüdische Rundschau» высказала намного более уверенную точку зрения на эту проблему. Воплощая свой еврейский национальный дух, она рассматривала действия властей как атаку на всех евреев, вне зависимости от того, были ли они из Германии или Восточной Европы. «Мы требуем немедленно остановить это унижение… и прекратить это оскорбление сейчас же», – заявляла газета63.
Относительно робкий ответ CV по сравнению с реакцией сионистов был связан с тем, что либеральная организация могла найти рациональные доводы в пользу решения закрыть границу. Когда власти заявили, что восточноевропейские евреи опасны для здоровья, многие немецкие евреи согласились, хотя и тихо, опасаясь еще больше разжечь пламя антисемитизма64. Аналогичной была реакция на утверждение властей, что из еврейских иммигрантов получаются плохие работники. Так, компания Ратенау AEG долгое время отказывалась нанимать восточноевропейских евреев по этой причине, и это мнение, по-видимому, также разделял производитель локомотивов «Orenstein & Koppel» (O&K). Комментируя свой опыт с еврейскими рабочими, руководство O&K лишь удрученно заметило: «Плохой опыт – в целом непригодны к тяжелой работе»65. Даже VJOD согласилась с этим пунктом. В докладе, который должен был отстаивать статус и достоинства восточноевропейских евреев, она признала, что опыт промышленности с этими рабочими «был неблагоприятным»66.
