Читая публичные высказывания еврейских сообществ за лето 1918 года, трудно было бы поверить, что немецкая армия испытывает существенные затруднения. Как обычно на протяжении конфликта, основные газеты общины продолжали печатать списки недавно награжденных и поименно перечислять тех, кто принял «героическую смерть» на фронте79. «Israelitisches Familienblatt» сообщала ту же информацию, но в гораздо более доступном формате. До самого конца войны она регулярно публиковала на всю страницу материалы о немецких евреях, которых наградили Железным Крестом 1 степени. Газета не только подробно рассказывала о награжденных, но и печатала фотографию каждого из них, наряженного в военную форму. В этой практике несомненно был элемент самозащиты – она давала наглядное доказательство верной службы немецких евреев. Но в то же время акцентирование внимания на военной атрибутике создавало впечатление, что немецкая армия в основе своей все еще нерушима.
Даже выполнение простейших административных задач говорило о порядке среди хаоса. Нигде это не было так заметно, как при организации в сентябре 1918 года еврейского праздника Рош ха-Шана для фронтовиков. Несмотря на очевидные затруднения отступающей армии, Военное министерство, как и раньше, позволило армейским раввинам проводить богослужения в честь праздника. Так, командующий 3 армией разрешил солдатам-евреям, где это «возможно с военной точки зрения», посещать богослужения, которые проводил рав Рейнгольд Левин в кинотеатре в Седане80. Хотя строчка «возможно с военной точки зрения» давала командирам повод для отговорок, многим немецким евреям все же удалось покинуть для празднования свои позиции. Рав Зигфрид Кляйн оценивал, что на его богослужение на Рош ха-Шана пришло около 1 400 солдат, и ожидал примерно такого же количества на Иом-кипур в том же месяце. Военные даже предусмотрели наличие дополнительных поездов по такому случаю и помогали с организацией необходимых обрядов81. На посторонний взгляд празднование Рош ха-Шана в сентябре 1918 года не производило впечатления одного из последних движений сломанной и почти разгромленной военной машины.
В тылу немецкие евреи также помогали создавать впечатление, что немецкая армия остается крепкой и невредимой силой. В октябре Союз немецких женских организаций предложил план по повышению стойкости армии. Как объясняла Алиса Бенсхаймер, секретарь организации и борец за права еврейских женщин, нужно было уделить внимание большему признанию заслуг армии. Она призвала все группы женщин поддержать публичную декларацию «веры и благодарности» в адрес армии – как она полагала, это поможет укрепить боевой дух. На первый взгляд это смотрелось вполне разумной попыткой поддержать тыл. Но выбранный подход лишь исказил представление о реальном положении армии, перенеся центр тяжести на ее достижения, а не на текущие проблемы82.
В последние недели конфликта два выдающихся немецких еврея – Георг Бернхард и Вальтер Ратенау – превзошли петицию Бенсхаймер собственными грандиозными планами для армии. Не совсем ясно, как этот тандем мог судить о боеспособности армии из безопасного Берлина, но они сделали именно это. Бернхард уверенно заявил, что немецкие солдаты на фронте способны не только сражаться дальше, но и завоевывать территории. «С каждым месяцем войны, – оптимистично говорил он, – соответственно будет улучшаться положение Германии»83. Ратенау придерживался того же мнения. По его словам, армия могла продолжать движение еще шесть-девять месяцев, особенно если призвать еще миллион или полтора миллиона человек.
Если армия все еще была готова и способна сражаться, то, с точки зрения Ратенау и Бернхарда, Людендорф совершил роковую ошибку, прося мира. Может быть, его решение было вызвано «нервным срывом», но душевное здоровье генерала, с прискорбием замечал Ратенау, «не дает ни малейшего оправдания» его действиям84. Больше всего тандем был удручен тем, что в результате импульсивных действий Людендорфа Германия вынуждена договариваться о мире с позиции слабости, а не силы. Разумеется, легко быть мудрым задним числом, но это не удержало Бернхарда от перехода в атаку. «Правительство, которое требует перемирия как отправной точки для мирных переговоров, показывает, что уже утратило всякую веру в способность своих войск обеспечить финальную победу», – напыщенно заявил он85. Ратенау и Бернхард были не одиноки в своем мнении. Макс Варбург, близкий друг нового канцлера Максимилиана Баденского, призывал его пренебречь призывом Людендорфа к перемирию и продолжать сражение. «Я знаю, что мой единственный сын… отправится в окопы через четыре недели – так, по рассказам, он говорил канцлеру – но, умоляю вас, не останавливайтесь!»86.
Но между тревогами Варбурга и опасениями Ратенау и Бернхарда было одно ключевое различие. В то время как Варбург тихо исповедовался канцлеру, эти двое вовсю трубили о своих страхах широкой немецкой общественности. В начале октября Ратенау опубликовал романтичный, хотя и непродуманный призыв к оружию. Это был «крик души [Herzensschrei] великого патриота», – заметил Максимилиан Баденский87. Оглядываясь на идею народного ополчения времен Французской революции, Ратенау призывал немецкий народ встать на защиту своей земли. Вместо того чтобы вяло подчиниться неправдоподобным условиям мира, следовало немедленно начать «защиту нации, восстание народа». Кабинет Максимилиана Баденского серьезно рассматривал это предложение. Впрочем, они очень быстро поняли, что усталое от войны, деморализованное население вряд ли сможет подняться, как того хотел Ратенау88.
Страстный призыв Ратенау под апокалиптическим заголовком «Темный день» появился на первой странице «Vossische Zeitung», и это не было совпадением. Страхи Ратенау по поводу приближающегося мира совпадали с позицией издателя газеты, Георга Бернхарда. В последующие недели Бернхард использовал свой статус, чтобы озвучить собственные тревоги по поводу «мирного диктата» («Friedendiktat») Вудро Вильсона, как он называл его; в какой-то момент он даже угрожал призвать все силы Германии к «национальной борьбе», если Вильсон не будет относиться к стране уважительнее89. Высказывания Бернхарда и Ратенау были опасны тем, что озвучивались в публичном пространстве. Тандем создавал у людей впечатление, что существует подлинная альтернатива предложенным условиям перемирия. Если армия продолжит сражаться, тогда Германия сможет договориться об ином конце войны, помимо предложенного Вильсоном. Но при слабеющем боевом духе немецкого народа идея, что у Германии есть альтернатива, была лишь выдачей желаемого за действительное. Бернхард и Ратенау занимались лишь лакировкой мрачной реальности положения Германии.
Конец, когда он все же наступил, был совершенно не таким, как могли представить Ратенау, Бернхард или любой другой немец. Эпоха Людендорфа как генерал-квартирмейстера подошла к бесславному финалу в конце октября, когда канцлер договорился о его смещении. Теодор Вольф, как многие либерально настроенные немцы, не слишком огорчился. «Людендорф верил в себя, и это была, возможно, его главная проблема. Воистину, он был так уверен в себе, что его поступки напоминали поступки диктатора», – проницательно заметил Вольф90. Лишившись стратега, армия протянула еще пару недель, пока 11 ноября заключение перемирия наконец не прекратило это бессмысленное сопротивление. В промежутке кайзер отрекся от престола и бежал в Голландию, так как саму Германию поглотила революция.
