Если для семей, чьи близкие вернулись домой, переходный период был трудным, еще более его тяжесть чувствовалась в семьях, куда солдат не вернулся, – если он был мертв, находился в плену или в госпитале. Семья Йозефов (мать Фанни, сестра Ева и брат Отто, все – члены еврейской реформистской общины Берлина) думала, что пережила войну невредимой. И вдруг 9 ноября – за два дня до перемирия – в Берлин пришло письмо, сообщавшее, что Отто пропал без вести в начале сентября. «Я не сообщал вам об этом, – писал командир Отто, – потому что надеялся, что он найдет дорогу назад к батарее». К несчастью, этого так и не произошло, и Отто пополнил многочисленные ряды погибших на войне немецких евреев – к концу войны их было около 12 00013. Еврейские сообщества делали все возможное, чтобы утешить осиротевшие семьи. В некоторых общинах специально создавались метрические книги (Memorbücher), традиционный способ записи погибших на войне. И по всей стране вырастали один за другим военные мемориалы в синагогах и на еврейских кладбищах14.
Ужасные масштабы смертей на войне напоминали об опустошительном наследии всеобщей войны. Как и Йозефам, миллионам семей по всей Германии пришлось заново строить жизнь в ситуации зияющей пустоты. В некоторых случаях, особенно с наиболее тяжело раненными, пустота была особенно осязаемой. В то время как большинство раненых ветеранов вернулись к семьям, хотя и не обязательно к прежней профессии, немногочисленные изувеченные ветераны так и не смогли попасть домой. Высказывались мнения, что еврейские общины должны последовать примеру христианских церквей и организовать специальные центры для раненных на войне. Артур Кан, еврейский врач из Берлина, мечтал о ряде реабилитационных центров в сельской местности, где раненных на войне евреев могли бы по возможности обучить сельскохозяйственным профессиям. К сожалению, его план так и остался на бумаге15.
Не только отдельным людям пришлось справляться с возвращением в гражданское общество в конце войны – предприятиям тоже ничего не оставалось, кроме как пытаться разгрести наследие конфликта. Военные заказы на колючую проволоку, снаряды и ружья иссякли, и заводам нужно было вернуться к мирному производству. Альберт Баллин, великий судовой магнат, несомненно, осознавал громадную задачу, стоявшую перед его компанией. За время войны HAPAG утратила положение крупнейшей в мире судовой компании и съежилась до жалкого остова самой себя; многие огромные лайнеры компании были затоплены, конфискованы или встали на прикол. Мысль о восстановлении HAPAG с нуля оказалась для Баллина невыносимой. Восьмого ноября директор провел вторую половину дня в деловых встречах, но вскоре после них почувствовал слабость, головокружение и общее недомогание. На следующий день, 9 ноября, сообщили о смерти Баллина. Внезапность этой кончины дала почву для спекуляций – сначала говорили о сердечном приступе, затем о язве желудка, наконец, о самоубийстве16. Какова бы ни была причина, очевидно одно: Баллин, как и другие крупные дельцы, не видел пути назад после поражения Германии17.
Прочие немецко-еврейские предприятия в послевоенный переходный период чувствовали себя несколько лучше. Главная фирма Бонна по производству флагов, «Bonner Fahnenfabrik», принадлежавшая немецко-еврейской семье Мейеров с самого своего основания в 1866 году, продолжала расширять производство. Политические перемены послевоенных лет, повлекшие внезапный спрос на новые национальные флаги, несомненно, принесли столь нужный финансовый подъем. Концерн Вальтера Ратенау AEG также перескочил от проблем всеобщей войны к весьма разнообразным запросам послевоенного мира. Своим успехом AEG была обязана стратегии долгосрочного планирования. Даже когда конфликт еще продолжался, руководство AEG начало приготовления к концу войны, например, инвестируя часть весомой прибыли компании в механизмы гражданского назначения18.
Но экономический успех «Bonner Fahnenfabrik» и куда более крупной AEG достался дорогой ценой. И общественность, и отчасти другие предприниматели с подозрением смотрели на любые предприятия, про которые считалось, что они получили прибыль от войны. Дело Мейеров по производству флагов полоскали в прессе, пошел слух, что компания вагонами поставляла «французские, итальянские, американские, бельгийские и даже русские флаги» населению Лилля. Братания с врагом уже было достаточно, но обвинение гласило, что французы использовали флаги, чтобы отпраздновать недавнее поражение Германии. Рудольф Мейер, глава «Bonner Fahnenfabrik», выступил в местной прессе, чтобы опровергнуть обвинение как «грязную ложь» и «паутину сплетен». Он крайне раздраженно объяснил, что, поскольку в отношении ранее враждебных стран действовал запрет на экспорт, «не было ни малейшей возможности отправлять полные вагоны (!!!) вражеских флагов в Лилль»19.
Обвинение в незаконной наживе на войне, подкрепленное нездоровой дозой антисемитизма, которое присутствовало в слухах о фабрике флагов Мейера, всплыло и в некоторых нападках на Ратенау. Рейнхард Мумм, политик-консерватор и полемист не лучшей репутации, обвинил Ратенау в «диком капитализме», который привел к тому, что Германия оказалась «под контролем евреев»20. Большая часть этого сарказма была направлена на Корпорации военных ресурсов, созданию которых Ратенау содействовал в первые месяцы конфликта. Выступая в Рейхстаге, Вильгельм Брун, низенький и довольно пухлый политик чуть старше пятидесяти, разыграл зрелищную и хорошо отрепетированную политическую пьесу. В разыгрываемых дебатах о деятельности корпорации Брун подчеркивал возраст и предполагаемое жалованье некоторых руководителей этих организаций. После каждого описания соратники Бруна по националистически-консервативной DNVP (Немецкой национальной народной партии) кричали в унисон: «Так как его зовут?». В ответ Брун выкрикивал фамилию с узнаваемым еврейским звучанием: «Мейер через Y!». И спектакль продолжался21.
Ратенау и основные еврейские организации полностью опровергали разговоры о спекуляции и изо всех сил защищали Корпорации военных ресурсов. В серьезном исследовании, посвященном этому вопросу, CV вычислило, что лишь 11 % штата корпораций были евреями; тем временем Ратенау резко разъяснил самому Мумму, что Отдел поставок военных ресурсов всегда «дистанцировался от договорных и финансовых вопросов»22. Но в эпоху нестабильности, переворотов и перемен немецкие правые продолжали находить плодородную почву для антисемитских выступлений23. Людям хотелось возвращения к стабильности довоенного мира, к временам перед войной. Но вместо этого они получили совершенно другую Германию, навсегда измененную потрясениями всеобщей войны. И немецкие евреи, ложно объявленные финансовыми победителями в войне, в результате приняли на себя груз осуждения.
Революция
Разговоры о спекуляции, ходившие по разоренной войной Германии, свидетельствовали о глубоком расколе в немецком обществе. По мере того как война затягивалась, люди все больше разделялись по классовым, религиозным, политическим и региональным признакам. Баварцы обратились против пруссаков, SPD набросилась сама на себя, разбившись на две соперничающие фракции в 1916–1917 годах, а горожане направили свой гнев на землевладельцев за якобы запасенное продовольствие. Немецкие евреи испытали на себе все эти разногласия как немцы, но в то же время пострадали и как евреи – самыми наглядными примерами были растущий антисемитизм и перепись евреев в армии. Революция в Германии намного ухудшила положение дел, еще сильнее разделив и без того разобщенный социум. Немецкие евреи стали основной мишенью обвинений за бурный революционный период, но они и сами были так же разделены, как остальное немецкое общество.
