Но при всем яростном воодушевлении войной подавляющее большинство евреев и других немцев хотели мира, в самом худшем случае маленького локального конфликта. Эти «голоса умеренности» нашли самое яркое выражение в ряде демонстраций за мир, прокатившихся по стране в последние дни июля. В столице, где и начались эти протесты, несколько тысяч демонстрантов промаршировали по городу, распевая песни рабочего класса и призывая к миру35. В то время как Бернхард сочувствовал провоенному движению, немецкие евреи появлялись на акциях протеста против войны. В Берлине Оскар Кон, убежденный социалист и член парламента от SPD, стал заметной фигурой демонстрации протеста, проходившей на пивоварне Фридрихсхайна. После многих лет работы юристом и двух лет в Рейхстаге Кон уже был состоявшимся оратором. В этот летний вечер, стоя перед слушателями, держа спину прямо и сверкая пышными усами, он набросился и на монархию, и на австрийский ультиматум. Однако, к изумлению консервативной «Die Post», Кон обвинил участников движения в поддержку войны в махинациях с австрийским сельским хозяйством. «Нет, вам не послышалось, так и было сказано», – издевалась газета36.
Пока Кон изо всех сил старался расположить к себе берлинскую публику и склонить ее к миру, еще два именитых еврея попытались сделать нечто подобное, но уже на международном уровне. Гуго Гаазе, скромный еврейский юрист из Восточной Пруссии, который, так случилось, был сопредседателем SPD, присоединился в Брюсселе к Карлу Каутскому, ведущему теоретику марксизма. Оба они приехали в столицу Бельгии, чтобы представлять Германию на бурном митинге Международного социалистического бюро. Гаазе произнес энергичную речь. Он выступал в защиту SPD, упомянув «тысячи рабочих», протестующих на улицах Германии против войны. Несмотря на эти страстные слова и два дня яростных дебатов, добиться удалось немногого. К тому времени, как Каутский и Гаазе упаковали чемоданы и отправились домой, Европа стояла на грани войны37.
Отрицательная интеграция
Гаазе вернулся в Германию и сразу же угодил прямо на весьма обескураживающее заседание парламентской фракции SPD. В пятницу, 31 июля, лидеры партии собрались в берлинской штаб-квартире SPD, представлявшей собой шестиэтажное здание в пролетарском Кройцберге, чтобы обсудить последние события. Основной вопрос, который предстояло решить группе, – поддерживать ли предоставление военных кредитов, жизненно важных для военного бюджета правительства. Гаазе был по обыкновению непримирим в этом вопросе и начал заседание с заявления, что «без сомнения, мы должны голосовать против военных кредитов». Но он столкнулся с жестким сопротивлением некоторых представителей собственной партии. Члены SPD Эдуард Давид и Фридрих Штампфер, которые, как и сам Гаазе, были евреями, придерживались мнения, что время открытой оппозиции прошло. Штампфер, хотя и не входил в состав парламентской фракции SPD, наиболее прямолинейно высказывался в поддержку военных кредитов38. К огорчению Гаазе, Штампфер дошел до того, что написал статью в поддержку войны. «Мы не хотим, чтобы наши женщины и дети стали жертвой казацких зверств», – трагически заявил он и добавил, что партия будет исполнять свой «долг». Гаазе негодовал и потребовал, чтобы статью убрали, но ущерб к тому времени уже был нанесен39.
На первый взгляд споры в SPD казались лишь продолжением разногласий, так долго разделявших немецкое общество. Однако события на мировой арене очень быстро изменили контуры этих дискуссий. В тот самый день, когда лидеры SPD засели в Берлине, обсуждая более мелкие подробности военных кредитов, по столице разнеслись вести, что в России объявлена всеобщая мобилизация. По сообщениям прессы, русские готовились мобилизовать всю свою армию и морской флот. На следующий день, 1 августа, Германия ответила полной мобилизацией своих армий, жернова войны пришли в движение, и их было не остановить. Практически все, что мог сделать партийный орган SPD, – ужасаться быстроте развития событий. «Пусть это массовое убийство закончится как можно скорее, – призывал он, – и можно будет снова направить все силы на создание мирной общественной культуры»40.
Разразившаяся война помогла смягчить некоторые разногласия, глубоко укоренившиеся в немецком обществе. Например, антивоенное движение и демонстрации протеста за мир очень быстро сошли на нет. Когда солдаты строем шли на фронт, шанс остановить смертоносный конфликт, был уже упущен. Несмотря на снижение напряженности в обществе, политическая элита Германии по-прежнему понимала, что должна действовать решительно, если собирается объединить разобщенное население под знаменем войны. Кайзер как раз дал нужный импульс, когда 1 августа обратился к немецкому народу с убежденностью, страстью и верой – качествами, которые обычно с ним не ассоциировались. Выступая на балконе дворца в Берлине, он объявил «гражданский мир» (Burgfrieden). «Теперь я не знаю ни партий, ни конфессий. Все мы сегодня братья-немцы и только братья-немцы», – весьма оптимистично заявил он тысячам людей, собравшимся внизу на площади41.
Слова Вильгельма II произвели желаемый эффект, и его оппоненты начали проявлять покорность. Третьего августа парламентский комитет SPD наконец согласился поддержать военные кредиты. По итогам внутреннего голосования 78 членов партии высказались «за» и лишь 14 – «против». На следующий день Гуго Гаазе вышел на трибуну перед парламентом, чтобы прочитать заранее подготовленное постановление о поддержке. Вопреки своему самому трезвому расчету, Гаазе подтвердил, что SPD поддержит войну, и заявил, что «в час опасности мы не оставим родину». В конце заседания парламента весь зал встал, и своды здания наполнились «оглушительными рукоплесканиями и овациями, не смолкавшими несколько минут»42. За какие-то несколько дней SPD проделала впечатляющий путь, превратившись из антивоенной партии в партию публично поддерживающую конфликт.
Само понятие «гражданского мира», блестяще внедренное в речь кайзера, оказало преображающий эффект на еврейские общины Германии. Больше всего немецких евреев привлекало обещание национального единства, страны без разделения, где евреи и остальные немцы смогут жить как равные сыны одной нации. Однако это давнее желание полного равенства на самом деле никогда не должно было быть тайным, поскольку формально все немцы, вне зависимости от религиозных верований, обладали одинаковыми правами. Закон 1869 года, который впоследствии был внедрен в конституцию Германской империи 1871 года, гарантировал свободу и равенство вероисповедания. Но все же, как слишком хорошо знали еврейские общины, прошлые законодательные гарантии не всегда означали полное равенство. Евреи, которые хотели работать на гражданской службе, в университетах или в военной сфере часто начинали карьеру только для того, чтобы обнаружить, что более высокие места в иерархии для них неофициально закрыты. На рубеже веков один еврейский политик упомянул об этой ситуации, пожаловавшись, что государству понадобилось в среднем восемнадцать лет, чтобы взять на работу юристов-евреев, но всего восемь, чтобы назначить на эти должности христиан43.
Для многих евреев, которые хотели избежать таких предубеждений в свой адрес, многие годы единственным вариантом было обращение в христианство. Крещение внезапно открывало дверь в различные профессии, включая офицерский корпус, куда раньше доступ был закрыт. Опыт Фрица Литтена относится как раз к таким случаям. Литтен, родившийся в еврейской семье в Кенигсберге, пошел против родителей и обратился в христианство в 1890-х годах – это решение позволило ему поступить в офицерский корпус, а в дальнейшем открыло путь в высшие ранги академии44. Успех Литтена и ему подобных, без сомнения, воодушевил немецких евреев избрать путь крещения, не обязательно по духовным причинам, но в качестве способа стать «в большей степени немцами». В период с 1880 по 1919 год к одной только протестантской церкви примкнуло 16 479 человек45. Разделить этих новообращенных на категории сложно, в особенности потому, что многие сохраняли тесную связь со своей еврейской самоидентификацией долгое время после крещения46.
