Эпилог
В 1949 году немецко-еврейский историк-медиевист Эрнст Канторович сделал необыкновенное на первый взгляд заявление. Размышляя о своей воинской службе в немецкой армии Первой мировой войны, а затем во Фрайкоре, он констатировал, что его деятельность могла непреднамеренно посодействовать приходу Гитлера к власти. «Активные сражения с помощью винтовок и пушек, – объяснял он, – подготовили, даже косвенно и против моих намерений, дорогу к национал-социализму»1. Канторович никогда не боялся излагать свои мысли – как в научных трудах об императоре XIII столетия Фридрихе II, так и в спорах с университетским руководством2. То же, несомненно, относилось и к его критической оценке собственной биографии.
Ключ к комментариям Канторовича – слово «косвенно». Канторович ни на мгновение не верил, что еврейские солдаты, такие же, как он сам, намеренно содействовали подъему национал-социализма. В конце концов, нацистское движение было обязано своим успехом целому множеству причин, от экономической депрессии и эффективной пропаганды до отчаянного желания перемен со стороны общества. Как бы то ни было, на фоне рассуждений Канторовича явно присутствовала назойливая мысль, что Первая мировая война не только заложила основания для появления национал-социалистического движения, но и сформировала судьбы послевоенной Веймарской республики. И в этом более общем вопросе он справедливо выражал обеспокоенность.
Веймарская республика почти полностью жила и умерла в тени недавнего конфликта3. Впрочем, это не значит, что Веймар с самого начала был неудачной системой. Многие кризисы, якобы преследовавшие республику на протяжении ее короткой жизни, существуют скорее в работах критически настроенных комментаторов, чем в реальности4. Отнюдь не находясь постоянно на краю гибели, Веймарская республика обладала достаточным влиянием, чтобы ее сторонники могли создать государство и общество по своему вкусу5. Уверенный оптимизм позволил появиться самым радостным достижениям республики, относить ли к нему постановку задач – пусть не всегда реализованных – по системе социального обеспечения, видимую сексуальную свободу столицы или культурное процветание в этот период6. Если Веймарская республика встретила драматичный конец с восхождением нацизма, это совершенно не означает, что ее саму следует считать неудачным «проектом»7.
Но, хотя послевоенная республика в Германии никогда не была заранее обречена на крах, ее все же тревожили проблемы ее трудного рождения. Действительно, даже самые заметные и радостные достижения республиканского периода часто сами были ответом на опыт войны и поражения. Культурный взлет – будь то экспрессионистское искусство Отто Дикса и Макса Бекмана, книги Арнольда Цвейга и Эриха Марии Ремарка или новаторская школа дизайна «Баухаус» Вальтера Гропиуса – стал возможен, потому что все они переработали свой многолетний опыт военной службы8. То же относилось и к программе социального обеспечения. Она возникла из срочной необходимости позаботиться о сотнях раненых и вдов солдат, которых ожидало безрадостное будущее в послевоенной Германии9. Точно так же многие сомнительные решения, такие как избрание Гинденбурга в президенты в 1925 году или продолжающиеся дебаты о межполовых отношениях, происходили из потрясений войны10.
Как более чем хорошо понимал Эрнст Канторович, неспособность Веймарской республики продвинуться дальше Первой мировой войны происходила из изначального подхода евреев и остальных немцев к конфликту. Но Канторович сожалеет не о том, что война пропитала культурную, социальную или политическую жизнь республики, – скорее его тревоги касаются более глубоких и намного более опасных последствий войны. Первый набор таких последствий – аннексии, агрессивная культура военного времени и всеобщая война – сделал конфликт поистине вездесущим и тем самым помешал Германии стать действительно послевоенным обществом11. Второй набор последствий – воодушевление войной, разобщенность, назначение «чужих» козлом отпущения и миф об «ударе в спину» – кардинально ослабил позицию еврейских сообществ в Германии.
Оба набора последствий в совокупности обеспечили хрупкость послевоенной Германии и тем самым заложили основы, на которых возвели свое здание национал-социалисты. Вполне понятно, что именно это больше всего удручало Канторовича. Если бы немецкие евреи неоднозначно относились к войне или даже были ее недовольными противниками, как часто подразумевается, в сожалениях не было бы необходимости. Но в реальности многие немецкие евреи сыграли ведущую роль в формировании подхода Германии к конфликту или, как Канторович, стремглав бросились в самые ожесточенные сражения. Именно это знание оказалось таким неудобным для Канторовича и других немецких евреев, когда они оглядывались на Германию в послевоенный период.
Далекий мир
Конечно, в значительной степени источниками нестабильности были поражение и революция, но также и первое главное наследие военного времени: всеобщая война. Как обсуждалось ранее, реальный поворот к всеобщей войне произошел осенью 1916 года, когда кайзер сделал решительный шаг и поместил во главе армии Гинденбурга и его помощника Людендорфа. Однако задолго до этого момента еврейские общины вместе с другими фракциями немецкого общества начали закладывать основы милитаризации общества. В тылу немецкие евреи предлагали здания для военных целей, жертвовали деньги и ценности на облигации и посвящали огромное количество времени волонтерству в госпиталях или на вокзалах. Повседневная жизнь постепенно подчинялась нуждам армии, то же происходило и с остальной экономикой. Под уверенным руководством Вальтера Ратенау основные ресурсы были централизованы, а экономическое производство поставлено на службу нуждам армии.
Всеохватная природа войны привела к тому, что оказалось крайне трудно прекратить военные действия. Самым очевидным проявлением конфликта были человеческие жертвы. Почти два миллиона человек было убито, в том числе около 12 000 еврейских солдат, и еще миллионы были изувечены или ранены. Брат Мими Маркус Пауль, который, по сообщениям, попал в плен в 1915 году, так и не вернулся. «Я часто задаю себе вопрос, услышим ли мы когда-нибудь вести от Пауля», – не раз задумывался муж Мими, но, к сожалению, никаких новостей так и не пришло12. Жизнь родных двадцатилетнего Макса Вальдмана была ничуть не легче. Вальдману прострелили голову в 1918 году; он выжил, но остался частично слепым и глухим13. Тем временем в Гамбурге родители Морица Гессе, убитого в 1915 году, так и не смогли оправиться от потери единственного сына и умерли вскоре после него от «горя и печали»14.
Горечь, пережитая жертвами конфликта, так и не угасла окончательно – напротив, боль и гнев терзали многих выживших все послевоенные годы. Курт Вольф, еврейский солдат, которого задело разорвавшейся гранатой, так и не смог окончательно уйти от войны. «Замена утраченных частей его лица» привела к тому, что он оставался явственно «отмеченным» спустя долгое время после окончания войны15. Непрекращающееся страдание ветеранов войны было видно и в еврейских газетах, где личные объявления от жертв войны были обычным делом: «ослепший на войне» мужчина, желающий снять «тихую комнату», и «раненный на войне», ищущий подходящее кресло на колесах, – лишь два из множества примеров16. Как и другие немцы – ветераны войны, многие бывшие военнослужащие-евреи стали осуждать государство и общество за свои увечья на всю жизнь17. Ганс Гамбургер – как раз такой случай. Лишившись одной руки, при этом вторая почти утратила подвижность, он получил базовую военную пенсию, но ее было недостаточно, чтобы покрыть его повседневные расходы. Гамбургеру пришлось подать на государство в суд, чтобы добиться подобающей помощи18. Подобные мелкие споры создавали лишнюю напряженность и мешали и без того сложной задаче по освобождению от всеобщей войны.
