Доля в обширном потенциале востока оставалась мечтой многих немцев в послевоенные годы. Чтобы немного приблизить эту цель, в 1920-е годы возникла научная дисциплина «Ostforschung» («Востоковедение»). Основной ее целью было доказать германскую принадлежность территории в Восточной Европе и тем самым подкрепить притязания на будущую немецкую экспансию33. Проблемным побочным эффектом этого исследования стал глубоко укоренившийся антисемитизм. Подтверждение этнической принадлежности жителей востока автоматически подразумевало выделение групп – в том числе евреев – не подходящих под определение «германских»34. Как бы то ни было, «Ostforschung» продемонстрировала в целом долгосрочные последствия конфликта, созданию которого первоначально содействовали евреи и другие немцы. Подход Германии к войне открыл людям глаза на новые земли и новые возможности. Поражение сузило эти горизонты, но явно не закрыло их окончательно. При Веймарской республике культурные, социальные, политические и даже территориальные последствия войны все еще жили полной жизнью.
Месть войны
Центральное место Первой мировой войны в Веймарской республике, несомненно, добавляло ей уязвимости. Но еще более опасным последствием этой ситуации было то, что она вновь и вновь ставила немцев лицом к лицу с удручающей реальностью: их страна не одержала победу в конфликте, она была разгромлена. Это неприятное осознание укреплялось еще четырьмя глубоко укоренившимися последствиями конфликта: воодушевление войной, разногласия, «чужие» и миф об «ударе в спину». Все перечисленное, наряду с неспособностью Веймарской республики стать мирным обществом, негативно отразилось на положении немецко-еврейских общин, сделав его менее прочным и намного более уязвимым для антисемитских нападок.
Безусловно, наименее заметным из множества последствий конфликта было воодушевление войной. После поражения ни евреи, ни другие немцы не собирались радоваться тому, что раньше чрезмерно поддерживали конфликт. Бессмысленность воодушевления конфликтом стала очевидной в августе 1924 года, в десятую годовщину начала войны. По этому случаю правительство решило провести первый в республике День народной скорби («Volkstrauertag»). Но вместо того чтобы возродить воодушевленное единство 1914 года, мероприятие быстро скатилось в фарс. Еврейские общины справедливо возмущались, что ни одного раввина не пригласили выступить вместе с христианскими капелланами, в то время как пацифисты осуждали милитаристский тон мероприятия, а консерваторы настаивали, что Фридрих Эберт, социал-демократический президент республики, не способен провести достойную церемонию35.
Но само отсутствие воодушевления войной придало наибольшую силу этому последствию конфликта. Как только люди признали, что «дух 1914 года» исчез, они начали искать способ заполнить пустоту. Так, некоторые консервативные политики выступали за создание новой национальной идеи, основанной на общих культурных ценностях. Тем временем национал-социалистическое движение придало собственный расовый импульс понятию новой «народной общности» («Volksgemeinschaft»), послужившему удобным носителем их антиреспубликанской и расистской идеологии. На первый взгляд, идея «народной общности» национал-социалистов намекала на «гражданский мир» кайзера. Она проводила четкую границу между нацией и конкретным врагом. Только вот в национал-социалистической версии августа 1914 года врагом была не внешняя Антанта, а евреи и другие изгои. Речь фактически шла об объединении одной части общества и исключении остальных36.
Одной из привлекательных сторон «народной общности» Гитлера было то, что она говорила о единстве во времена значительной разобщенности. Война обнажила старые раны немецкого общества и выявила целый ряд новых разногласий; все они активно проявлялись в послевоенной Веймарской республике. Основным источником разногласий в военное время был вопрос о конце войны. Дэвис Трич, Клеменс Кляйн, Георг Сольмсен и некоторые другие немецкие евреи соглашались с националистами и отстаивали мир, полученный через победу («Siegfrieden»). Напротив, Гуго Гаазе и Теодор Вольф входили во вторую группу немецких евреев, призывавших к миру путем переговоров, без значительных территориальных приобретений. Уменьшение поставок продовольствия и тающие запасы топлива лишь обострили напряженность этих дебатов о единой цели войны и в конце концов закрепили разногласия.
Воссоединить разобщенное послевоенное общество оказалось тяжело. Политические расхождения скорее увеличивались, чем уменьшались. Так, социалистическое движение, вступившее в войну как единая партия, вышло из нее разделенным на большинство SPD и меньшинство USPD во главе с Гаазе. При Веймарской республике раскол сохранился, но с образованием Коммунистической партии деление проходило между SPD и более молодой KPD. Раскол военного времени между сельскими сообществами и городами также продолжался. Дебаты, во время войны касавшиеся поставок продовольствия, теперь все чаще вращались вокруг заметной разницы в заработке городских рабочих и крестьян37.
Мнение, что в 1920-е годы произошло укрепление еврейского сообщества, опровергал факт, что сами немецкие евреи были жестоко разобщены38. В одном углу идеологического ринга стояло RjF, со своей атрибутикой немецкого национализма и воинственным настроем; другой угол заняли сионисты, чья небольшая численность удвоилась и достигла 20 000 к 1920 году39. И пока RjF выдвигалась на сцену, с вызовом заявляя, что будет защищать «патриотические деяния [своих участников] во время войны», сионисты публично объявили, что война была непоправимой катастрофой для евреев40. По-прежнему многочисленное в основных городах Германии восточноевропейское еврейское население лишь усилило разногласия. Вместо того чтобы объединить немецких и восточноевропейских евреев, война лишь подтвердила культурное и политическое расхождение.
Но для немецких евреев самым опасным в катастрофических разногласиях оказалось наследие военного «отчуждения». Сам конфликт потребовал четкой идентификации внешних и внутренних врагов Германии. На ранних стадиях войны некоторые немецкие евреи присоединились к этому процессу выявления и классификации «чужих». Исследования Адольфа Гольдшмидта и Германа Штрука по «расовым» характеристикам военнопленных в Германии или призывы Вальтера Ратенау к насильственному труду зашли наиболее далеко в нарушении признанных международных норм. Когда прошел второй и третий год войны, еврейские общины все чаще стали оказываться под ударом в безрассудном стремлении военного времени к поиску «чужого». Растущий антисемитизм, дискриминационная перепись евреев в армии и неоднократные попытки закрыть границу для восточноевропейских евреев были самыми яркими примерами этой тенденции.
Обвинения евреев в спекуляции и уклонении, как это понималось в разрушительной армейской переписи, сохранились на всем протяжении существования республики. Так, в 1922 году крайне правые отомстили Вальтеру Ратенау, чья роль в учреждении KRA в начале войны создала ему репутацию спекулянта и предателя в их глазах. 24 июня Ратенау, в то время бывший министром иностранных дел республики, сел в свою открытую машину, готовый мчаться в министерство. Машина проехала чуть более километра, когда ее заставили остановиться на засаженной деревьями Кенигсаллее. К Ратенау подошли трое мужчин, всадили в министра пулеметную очередь и вдобавок бросили в машину гранату. Ратенау погиб мгновенно. Очевидно, что его патриотическая деятельность по созданию военной экономики Германии не смогла защитить его; по большому счету, она лишь ускорила его конец41.
