На следующий год под массированную атаку попали восточноевропейские евреи. После войны их численность в Германии немного выросла, так как евреи бежали от погромов во многих государствах-правопреемниках Восточной Европы. Безнадежно нищий берлинский Шойненфиртель стал первым пристанищем многих новых беженцев. Вероятно, по этой причине район превратился в место двухдневных беспорядков в начале зимы 1923 года. Сначала, 5 ноября, пошли слухи, что восточноевропейские еврейские иммигранты утаивают деньги правительства, предназначенные для безработных, чтобы самим давать их в долг под завышенный процент. История была лживой, что не помешало группам безработных ворваться в Шойненфиртель в поисках еврейских вымогателей. Толпа громила магазины, принадлежавшие евреям, грабила товары и нападала на всех, кто «выглядел евреем». Один владелец кошерной мясной лавки был избит до потери сознания и впоследствии скончался; второй чудом выжил, получив несколько ударов ножом в общей свалке42. При всей своей жестокости беспорядки прекратились почти так же быстро, как и начались. Восьмого ноября пресса уже могла сообщить, что «население Берлина в той или иной степени вернулось к мирной жизни»43.
Полиция сумела восстановить порядок в Берлине, но антисемитизм остался. Усилению разногласий и предрассудков способствовало главное и заключительное последствие войны: миф об «ударе в спину». Хотя этот миф стал объединяющим фактором для правых при Веймарской республике, впервые он был распространен во время войны более обширной частью немецкого общества, включая некоторых немецких евреев. Георг Бернхард, Вальтер Ратенау и Макс Варбург внесли лепту в создание мифа об «ударе в спину» своей реакцией на забастовки в январе 1918 года или на перемирие.
Хотя основы послевоенного мифа заложили Бернхард, Ратенау и Варбург, еврейские общины, очевидно, не сыграли роли в этой истории. Вместо этого их критика с различной силой была направлена против левых, поддерживавших забастовки рабочих, и на военное командование Германии, рассматривавшее возможность перемирия. Но после поражения, революции и Версальского договора все изменилось – теперь нужно было найти виновника. Немецкие политики-националисты и верхушка армии недолго искали подозреваемых: это были евреи и социалисты44. Обе группы изо всех сил защищались от бури обвинений. SPD публиковала шутливые опровержения и рассказы обычных солдат, показывающие реалии фронта45. Евреи также упорно сражались с этой заразной легендой. Однажды Дитрих Эккарт, издатель национал-социалистической «Völkischer Beobachter», предложил вознаграждение любому, кто назовет мать-еврейку, у которой трое сыновей пробыли на фронте дольше трех недель. Рав Самуэль Фройнд из Ганновера нашел двадцать матерей, соответствующих критерию; вооружившись этими данными, он подал на Эккарта в суд и выиграл46. Но как бы громко SPD или немецкие евреи ни опротестовывали свое личное дело, бороться с упрощенным, одномерным представлением о предательстве оказалось почти невозможно.
Национал-социализм и война
Долговечность отдельных аспектов войны в мирное время сама по себе не должна была представлять особой опасности для еврейских общин. В конец концов, во время войны немецкие евреи сыграли равноправную роль в формировании подхода Германии к конфликту. Но опасность пришла не оттого, что война проникла в мирное время, а оттого, что еврейские голоса практически отсутствовали в ее многочисленных отзвуках. Так, когда немецкие правые обсуждали внешнее национальное единство августа 1914 года, они никогда не давали себе труда упомянуть, что еврейские общины также встали на поддержку конфликта. Точно так же, когда речь зашла о территориальных амбициях Германии, никто не обсуждал собственные идеи немецких евреев относительно аннексий или использования принудительного труда. Напротив, для крайне правых война была простой дихотомией между достойными немцами, с одной стороны, и предателями – евреями и социалистами – с другой.
Планы и политика национал-социалистов могли остаться без особых последствий, если бы страна не скатилась в политический и экономический кризис в конце 1920-х годов. Но, к несчастью, это движение получило мощный толчок из-за краха Уолл-стрит, открывшего дорогу Великой депрессии. Экономика оказалась в застое, взлетел уровень безработицы, основные достижения демократии начали распадаться. На этом мрачном фоне яростные дебаты о войне и ее итогах снова вышли на передний план. Германия столкнулась с новой волной памятных мероприятий, жестокими стычками между военизированными группировками и растущей милитаризацией политической культуры47. Даже канцлер-центрист Генрих Брюнинг не удержался от регулярных упоминаний о своей службе на фронте в качестве командира пулеметного расчета. Когда вокруг него рушилась экономика, отсылки к недавней войне были наиболее простым способом продемонстрировать свой авторитет48. Но вся эта риторика лишь показала, до какой степени не желали стихать застарелые отголоски войны. Веймарская республика все время пыталась стать мирным обществом, но в начале 1930-х годов практически оставила попытки.
Пытаясь извлечь выгоду из опустошительного экономического кризиса в Германии, национал-социалисты стремились обратить в свою пользу многочисленные отголоски Первой мировой войны. Они спекулировали на последствиях войны, от тяжелого положения раненых и несправедливости Версаля до создания новой Германии, объединенной идеей «народной общности». Так, на президентских выборах 1932 года плакаты избирательной кампании Гитлера изображали его простым фронтовиком, который отважно рисковал жизнью за Германию, за что получил Железный Крест49. Разумеется, немецкие евреи никогда не были положительными героями в представлениях национал-социалистов о Первой мировой войне. Их единственной задачей было служить символом всего, что пошло не так в борьбе Германии. Может быть, антисемитизм и более целенаправленная атака на роль евреев в Первой мировой войне и не привели нацистов к власти напрямую, но вместе они явно указывали на будущие ужасы50.
Национал-социалисты были вознаграждены за преданность сомнительному наследию войны, когда 30 января 1933 года Гинденбург назначил Гитлера канцлером. В тот же вечер в Берлине тысячи коричневорубашечников из военизированного крыла нацистов присоединились к членам ассоциации ветеранов «Стальной шлем», чтобы показать свою поддержку новому правительству. Длинными колоннами они маршировали по центру столицы, распевая национальный гимн Германии и национал-социалистическую «Песню Хорста Весселя», словно теперь это были взаимозаменяемые вещи. Наблюдавший за шествием со второго этажа Рейхсканцелярии Гитлер вскинул руку, приветствуя проходящий внизу парад51. Это устроил Йозеф Геббельс, начальник управления пропаганды национал-социалистов, чтобы изобразить новое правительство как результат всенародного движения. Он пытался создать впечатление революции, сметающей прежний порядок. Сам парад отсылал к воодушевлению войной в августе 1914 года, когда толпы выстроились вдоль улиц, празднуя начало военных действий. Если кто-то не уловил связи, Герман Геринг постарался донести до радиослушателей, что толпу из «сотен тысяч» можно «сравнить лишь с толпой 1914 года»52.
