– Ничего, – неуверенно выдавил Никита Кузьмич. – А зачем ночью этим заниматься? Да ещё на кухне.
– Мне не спалось. Захотелось чаю. Я выпила и решила позаниматься немного. Я почти все время что-то слушаю. Не могу без этого. – Она обезоруживающе улыбнулась.
Только тогда Никита Кузьмич заметил на столе чашку с недопитым чаем. Он сел рядом с Владой, аккуратно сняв с себя наушники.
– Расскажи о бабушке, ну, о Марии. Как она жила?
– Хорошо жила. Уроки частные давала.
– Одна? Ну, в смысле, без мужа?
– Мужа не было. Но имелся мужчина. Хороший. Они много лет жили вместе.
Никита Кузьмич нахмурился и замолчал. Потом не выдержал и снова поинтересовался:
– Как хоть она выглядела? У тебя есть фотографии?
– Нету. Бабуля не любила фоткаться. Говорила, в молодости красавица была, а сейчас старое чучело.
Никита Кузьмич невольно улыбнулся:
– Так и говорила?
– Ага.
– Это бабушка научила тебя петь?
– Она.
– Я сразу так и подумал. – Никита вздохнул и мечтательно поднял глаза к потолку.
– Дед, – тихонько окликнула его Влада.
– Что?
– Почему ты уехал тогда? Ты ж ее любил.
– Много ты понимаешь. – Никита Кузьмич решительно встал, налил воды в стакан и залпом выпил. – У меня в Москве семья была, жена, дети.
– Дети-то уже, поди, большие были к тому времени. – Влада посмотрела на него с ехидством.
Никита опустил голову.
– Ну да, не маленькие, но все равно, семья есть семья. Тебе этого сейчас не понять.
– А если не понять, так чего спрашиваешь про бабушку? Не все ли равно, как и с кем она жила? – резко проговорила Влада.
– В этом ты права, – согласился Никита. – Должно быть все равно. Но… получается, что нет. – Он потерянно развёл руками.
– Ладно, – миролюбиво произнесла Влада. – Не будем опять ссориться. Где твоя жена?
– Ее зовут Надежда Сергеевна, пора бы запомнить.
– Хорошо. Где Надежда Сергеевна?
– Спит.
– Вовсе я не сплю, – раздался голос с порога.
Никита Кузьмич и Влада встрепенулись. Надежда Сергеевна в длинном байковом халате стояла в дверях и смотрела на них. Лицо ее было спокойным и незлым.
– Вот ведь полуночники. Не спится им. Может, вам яишенки? С колбаской и с помидорами? А?
Никита и Влада переглянулись и дружно закивали.
7
«Осень. День стремительно уменьшается, и вдруг, откуда ни возьмись, на город падают сумерки. После шести вечера в окно уже ничего не видно, лишь тусклые, жёлтые фонари горят звериными глазами, нагоняя тоску. Осенью у меня начинают болеть ноги. Черт его знает, отчего – то ли дают знать о себе старые раны, то ли просто организм хандрит, предчувствуя скорую зиму. Позади лето, маленькие скромные радости, впереди почти пять месяцев холода и темноты. И одиночества. Одиночество страшней всего – страшней холода, страшней изматывающей боли в опухших лодыжках.
Я стараюсь об этом не думать, просто сижу и считаю петли: две лицевые, одна изнаночная. Но мысли в голове живут своей жизнью. Они упорно стремятся вернуть меня в прошлое, куда я ни в коем случае не хочу возвращаться. И тогда я достаю из серванта старую потрепанную тетрадь в зелёной обложке. Когда-то давно, в незапамятные времена, я стала записывать в неё все, что со мной происходит, все свои мысли, чувства, переживания. И до сих пор пишу иногда. Надо давно выкинуть эту тетрадь, а лучше – сжечь. Но я упрямо храню ее на полке в серванте, чтобы изредка, когда станет совсем невмоготу, вот как сейчас, открыть потёртую обложку и перелистать пожелтевшие листки в клеточку, исписанные круглым, полудетским почерком.
«…Это был сентябрь. Точнее, конец сентября, и шёл дождь. Первый по-настоящему осенний дождь, долгий и какой-то безнадежный. И мне казалось, что он уже никогда не кончится. Я представляла себе, как выйду на улицу после работы, и дождевой поток смоет меня, растворит в серой пелене и унесёт с собой. Далеко-далеко, в свою дождевую страну, где никогда не бывает солнца. Мне было так грустно и хотелось, чтобы этот долгий день наконец ушёл в прошлое, стал обычным домашним вечером, а затем уютной ночью, когда можно будет поплакать в подушку и уснуть в сладких розовых мечтах.
И тут я заметила на себе этот взгляд. Невероятный взгляд, от которого я сразу перестала клевать носом, взбодрилась. И дождь за окнами вдруг перестал лить, точно по мановению волшебной палочки. Все изменилось вокруг, из бессмысленного, серого и тоскливого стало тёплым и радостным. И я уже знала, что будет дальше. Все знала, до самого конца.
Он подошёл и о чём-то заговорил, кажется, спросил, не замужем ли я. Я почти ничего не слышала, меня накрыло волной счастья. Все то время, что он стоял рядом со мной, я мучилась одной-единственной мыслью: почему это не случилось раньше? Отчего должно было пройти столько серых, дождливых и одиноких дней? Ведь он должен был прийти сюда и заговорить со мной. Это было назначено нам где-то там, высоко на небесах, и не подлежало сомнению».
…Зачем я читаю это? Зачем растравливаю себе душу? Мое сердце давно окостенело, оно не чувствует боли, как израненные ноги, как переломанная спина. В этой жизни за все надо платить, и я заплатила высокую цену за всего-то неделю безграничного, почти безумного счастья. Короткий и страшный миг разделил мою жизнь на до и после. До – это юность, любовь, упоительные мечты, после – старая скрипучая инвалидная коляска и мертвенный холод одиночества. Между ними адский, леденящий душу скрежет, грохот, несущийся навстречу, и сокрушительный удар…
Ну и хватит об этом! Лучше сосредоточиться и считать петли. Это куда более полезное занятие, нежели думать о всяких глупостях…
Мой внутренний диалог с самой собой прерывает звонок в дверь. Я поспешно прячу дневник и еду в прихожую, открывать. Это пришла Галка. Почему-то вместо бананов она принесла мне сегодня маленькие, бледно-желтые груши из сада своей бабушки. Я не люблю груши. Их часто дают в больнице на полдник – именно такие, маленькие, жёлтые, с красноватым боком. А больниц в моей жизни было великое множество. Но Галке ведь этого не объяснишь.
– Я помою? – Она вопросительно смотрит на меня и трясёт прозрачным пакетом.
– Мой.
Она бежит на кухню. Оттуда доносится шум воды и веселый Галкин голос, фальшиво напевающий какую-то песенку. Потом она появляется в комнате с миской в руках, полной груш.
– Ешьте. – Она ставит миску передо мной на старый, потрескавшийся деревянный стол. Я обреченно беру грушу, надкусываю чуть зарумянившийся бочок. – Почему вы так мало связали сегодня? – Галка кивает на темно-зелёный шарф, свешивающийся с моих коленей на пол, как длинная тощая крокодила. Вчера он был почти такой же длины, как и сегодня, а должен был стать длиннее раза в два. Я виновато пожимаю плечами.
