86. Война, о которой молчали
В 1957–1958 годах, как раз посередке франкистской эпохи, случилась война, которую правительство постаралось – и ему это удалось – скрыть от испанцев настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, в той части, что касалась ее наиболее трагичных и кровавых последствий. Речь идет о самой настоящей войне – африканской и колониальной, – вполне в духе традиции великих трагедий, регулярно обагряющих кровью нашу историю. Оплачивать счета этой войны выпало, как обычно, нашим несчастным рекрутам, ставшим жертвами недальновидности и нерасторопности, то есть вечному пушечному мясу. Все началось с обретения Марокко независимости в 1956 году, после чего король Мухаммед V – дедушка нынешнего монарха – предъявил претензию на территории, расположенные к юго-западу от новоиспеченного государства, то есть на Ифни и Западную Сахару, которые уже более столетия находились под суверенитетом Испании. Обычная классическая война, в привычном для местного населения стиле мятежей и бунтов, но на этот раз – с участием хорошо вооруженных и горящих энтузиазмом марокканских войск (наше же серьезное вооружение все было штатовское, а Соединенные Штаты на его использование в этом конфликте ввели запрет), и началась она со всеобщего восстания, разрыва всех видов связи с небольшими испанскими гарнизонами и осады города Ифни. И город этот, находясь под защитой четырех батальонов Легиона, стоял крепко, как скала. Но настоящая трагедия случилась гораздо дальше от морского берега – в той труднодоступной пересеченной местности, где разрозненные небольшие форпосты испанских войск оказались брошенными на произвол судьбы или же пали вместе со своими защитниками. А главные форпосты, такие как Тилуин, Телата, Таграгра или Тенин, где военных было ровно столько же, сколько и гражданского населения, были взяты в осаду и оказались на грани падения. И если они выстояли, так это потому, что верные стрелки и полицейские из местных, а также солдатики вместе со своими офицерами – что было, то было – защищались с отчаянным упорством обреченных. Помимо всего прочего еще и по той причине, что память об Ануале была слишком свежа, так что попасть в руки врага живым, чтобы тебе там, кроме разных других обрезаний, еще и шею перерезали, никому не улыбалось. Ну и вот, как это обыкновенно и случается с загнанными в угол испанцами, когда ничего другого попросту не остается (отчаяние всегда высекает из нас самые яркие искры и проявляет лучшие черты – любопытная историческая деталь), осажденные очень дорого продали свои шкуры. Таграгра и Тенин дотянули в конце концов до подхода подкрепления, добиравшегося туда пешком, ценой мучительных и кровавых переходов – не было ведь практически ничего: ни автомобилей, ни снаряжения, ни поддержки с воздуха. Только сила воли и мужество. А в небе над Тилуином, набравшись и того и другого, высадился парашютный десант – семьдесят пять бойцов Второго батальона. Прыгали в ту же осаду, но помогли осажденным продержаться, выиграть время, пока не подоспела колонна легионеров, чтобы прорвать осаду и вывезти из форта всех, в том числе и оставшихся верными испанцам стрелков из местных, вместе с семьями. Спасение же Телаты прочно связано с трагедией: взвод парашютистов лейтенанта Ортиса де Са́рате, медленно, стараясь не попасть в засаду, продвигавшийся по труднопроходимой местности, полег почти целиком, пока не подоспела на помощь ему стрелковая рота из Ифни, не вошла в Телату и не появилась тем самым возможность эвакуировать оттуда всех, переправив в безопасное место. Однако самое большое несчастье случилось еще дальше к югу – в охваченной мятежом Западной Сахаре. Там, в местечке по имени Эчера (несколько лет назад мне довелось там побывать, и могу поклясться, что на свете есть гораздо более приятные места, где можно сложить голову), две роты легионеров пошли в разведку, но оказались раскрыты противником и были вынуждены вступить в один из самых жестоких боев той войны, в котором сорок два испанца погибли и пятьдесят семь получили ранения. Легионеры сражались с обычной для них стойкостью, неся огромные потери, но и причинив противнику не меньший ущерб. Убедительным подтверждением масштабов этого трагического события служит тот факт, что двое из них, Фадрике и Мадераль, посмертно награждены Кавалерским крестом ордена Святого Фердинанда: это высшая воинская награда Испании, вручают ее за выдающиеся военные подвиги, и с тех пор больше ее никто не получал. Однако – к итогам: все эти страдания, весь этот героизм и вся пролитая кровь – все оказалось почти напрасно, что отнюдь не новость в нашей долгой и малоприятной военной истории. С одной стороны, бо́льшая часть Испании знала об этом крайне мало или почти совсем ничего, поскольку установленный правительством строжайший контроль над прессой привел к тому, что трагедия предстала перед публикой разрозненными каплями мелких полицейских инцидентов, которые к тому же постоянно подавались как не обладающие никакой значимостью. С другой стороны, в апреле 1958 года к Марокко отошел мыс Хуби, в 1969-м – Ифни, а что касается Западной Сахары, так она худо-бедно сохранялась у Испании до 1975 года, до того самого Зеленого марша
[80] и панического бегства испанцев с этой территории. И если не считать Сеуту, Мелилью и два скалистых островка у марокканского побережья – под особой международной юрисдикцией, – солнце для Испании в Африке закатилось. И то сказать, час уже пробил.
87. Ветры свободы
Мы уже вплотную подошли к последнему этапу франкистской диктатуры, так что именно здесь уместно заняться небесполезными ретроспективными размышлениями, поскольку есть у нас такие люди, кто утверждает, что Франсиско Франко стал для Испании подарком судьбы, другие же твердо стоят на том, что это был худший вариант из всех возможных. По мне, так Франко – наше несчастье; но при этом я полагаю, что в той неистовой, жестокой и бесчестной Испании 1936–1939 годов для реальной демократии не было ни единого шанса. И что если бы верх взяла другая сторона – или же наиболее сильные и дисциплинированные элементы этой другой стороны, – то результатом, скорей всего, все равно стала бы диктатура, только коммунистическая, или левая. С тем же самым намерением истребить своих противников и уничтожить либеральную демократию, которая, и то сказать, в сложившихся тогда обстоятельствах оказалась в очень непростой ситуации. Чтобы сделать такой вывод, в моем распоряжении не только свидетельства живых участников тех событий – а мой отец и дядя Лоренсо оба сражались за Республику, причем дяде выпало поучаствовать в нескольких наиболее тяжелых сражениях и получить пулю в одном из них, – но и другие источники. И лично я в меньшей степени склонен полагаться на суждения такого профранкистского историка, как Стэнли Пейн («В Испании 1936 года не было ни одного шанса для появления какой бы то ни было утопической демократии»), чем на слова непосредственного участника тех событий, человека честного, умного, из левых – Чавеса Ногалеса («Будущий диктатор Испании появится из окопа – либо с той, либо с другой стороны линии фронта»). Но проблема-то в том, что если уж выносить приговор этой части нашего xx века, то следует опираться на все доступные источники – как книги, так и прямые свидетельства, – и вовсе не для того, чтобы быть равноудаленным, потому как каждый стоит ровно на той позиции, на которой и должен стоять в соответствии со своими убеждениями, а для того, чтобы при сборе документов и в дискуссии быть беспристрастным, а не сводить все к неким дешевым ярлыкам, которыми манипулируют всякие проходимцы, популисты, люди недалекие и безграмотные. Равноудаленность и беспристрастность не всегда синонимы, хотя в некоторых случаях – да. И именно так, включая рассудок, а не полагаясь на сердце, следует, думается мне, подходить к тем трем этапам франкистского режима, два из которых мы уже обсудили – систематические преступные репрессии и первые робкие признаки «открывания», – а теперь переходим к третьему, и последнему. Я имею в виду финальный этап, характеризуемый теми неизбежными изменениями, к которым привел целый ряд непростых факторов. К 70-м годам франкистский режим уже совсем никак, даже вопреки собственной воле, не мог избежать вполне естественного дрейфа в сторону куда более цивилизованных форм; и эти трансформации должны были сопровождаться кое-какими значимыми законами и предписаниями. «Закон о передаче власти» уже установил, что будущее Испании будет связано с возвратом к монархической форме правления (у Франко и его людей, но не только у них, а также у многих других честных испанцев, слово «республика» вызывало приступ аллергии). И чтобы это будущее обеспечить, взялись за воспитание мальчика Хуана Карлоса де Бурбона, внука уехавшего в изгнание Альфонса XIII, имея в виду, что монархическая оболочка обеспечит франкистскому режиму и будущее, и приемлемую для международного сообщества нормальность. Кроме усилий в области индустриализации, успешных наполовину и не везде, было еще два закона, значимость которых подчеркнем особо, поскольку они оказали особое воздействие на культуру страны и качество жизни испанцев. Это «Закон об образовании» 1970 года, который несовершенный, кособокий и позорно запоздалый, но все же продлил обязательное школьное образование до достижения ребенком четырнадцати лет, а также «Закон об основах социального страхования» 1963 года. Последний, конечно, не дал нам всего того, что требовалось современному обществу, однако гарантировал испанцам медицинскую помощь, больницы и пенсии по старости, заложив основу той системы социальных гарантий, со временем ставшей просто великолепной, которой мы в свое удовольствие пользуемся до сих пор. (И которую безответственные и шулерские правительства последних десятилетий, причем всех мастей и без различий в территориальной принадлежности, всеми силами стараются прикончить.) Впрочем, экономический рост и символы этого финального этапа – туризм, промышленность, жилищное строительство, телевидение, «Сеат-600», коррупция, эмиграция – оказались сильно задеты нефтяным кризисом 1973 года. А к тому времени франкистская администрация была уже расколота надвое: с одной стороны – жесткие «продолжатели» (так называемый бункер), а с другой – ратующие за некоторую демократизацию режима и за спасение всего того, что еще можно было спасти. Но в условиях, когда по всему миру гуляли ветры свободы, обретали независимость колонии и рушились диктатуры в Португалии и Греции, Испания не могла оставаться в стороне. Набирала силу политическая оппозиция, причем как внутренняя, так и внешняя, живущая в эмиграции; внутри страны участились рабочие и студенческие забастовки, вновь стали поднимать голову националистические движения. Но в ответ на все это режим – по-прежнему в руках бункера – только усиливал репрессии, учредил Трибунал общественного порядка и Политико-социальную бригаду, то есть приложил максимум усилий к перемалыванию тех, кто требовал демократии и свободы. Яростно сопротивляясь, Испания генерала Франко приближалась к своему неизбежному финалу.
