— После суда, — после минутного раздумья нехотя согласился граф.
Черт! А она о нем уже и забыла!
На привычный суд это похоже было мало. Ни адвокатов, ни судей, ни обвинителя. Все происходило в трипте перед ликом Господина. Ева даже не переоделась, стояла у статуи сурового бога и мечтала оказаться где угодно, только не здесь. Она заранее знала, что скажет, знала, что человек, убивший трех детей и пытавшийся отравить воду в колодце, не достоин дышать, знала, но все в ней противилось этому. Легко рассуждать, сидя у телевизора, что не нужно жалеть преступников, что надо всех под расстрел, что убийце не место среди живых. А на самом деле все оказалось намного сложнее, и приговорить к смерти мразь было почти физически больно.
Зареванную тетку привел лично капитан Итан, он заставил ее встать на колени у ног старшего бога и опустить голову. Двери в трипту никто не закрывал, поэтому вдоль стен выстроились свободные от работы слуги, да и в коридоре толпился народ. Среди них Ева увидела хмурую Карлю, управляющая стояла, сложив руки на груди, и пристально смотрела на герцогиню, из ее взгляда Ева черпала решимость. Потому что своей ей хватало.
— Работает в крепости пять лет, прачка, а ночами оказывает услуги воинам. Родила троих за эти годы, про двоих сказала, что отвезла к матери в деревню. — Бальтазар напялил поверх рубахи хламиду триптона и теперь грозно возвышался над убийцей. — Только вот мать ее умерла семь лет назад, а в деревне ее не видели с тех пор, как устроилась в Великан. Мне эта женщина призналась, что удушила двоих младенцев мужского полу и закопала в горах, а вот третьего не успела.
— Зачем рожала? — глухо спросила Ева. — Почему к мастеру Ульяму за травкой не пришла?
Лю просветила Еву о средствах контрацепции в этом мире. Нужное снадобье было доступно всем желающим, стоило недорого и всегда пользовалось спросом, а значит, не было дефицитом.
Женщина подняла лицо, и Ева отстраненно подумала, что она совсем молодая, лет двадцать. И уже такая гнилая душа…
— Дык обещали жениться, а сами… — хлюпнула она носом.
— Да ей кто-то сказал, что баба рожавшая более привлекательная для мужика, вот она и рожала, — выкрикнул кто-то визгливым женским голосом из коридора. — В прачечной только об этом и талдычила.
— Ага, а еще что женятся на ней, как сына родит… Мол, она только сыновей рожает. Наследников!
— Дуры! — выкрикнула арестованная, Ева даже имя ее не стала спрашивать, чтобы жалости не вызывала. — Мать моя умерла от той вашей травки! Плод вытравить хотела, да и померла от кровопотери, — зачастила она уже тише. — Боязно мне было. А так что, это же не человеки еще, котят вон непригодных топят, а тут…
— Удавить! — бросила Ева и стремительно направилась к выходу. — И закопайте где-нибудь в лесу. Чтоб даже могилы не осталось. — Она резко остановилась возле хмурого капитана. — Кто к ней ходил, известно?
— Дык четверо постоянных, — опять выкрикнул всезнающий женский голос, на нее зашикали, но Ева услышала.
— Этим четверым плетей, чтобы в следующий раз вовремя доставали, — глядя Итану в глаза, добавила она зло.
— Нельзя так, гарнизон будет недоволен, — нахмурился капитан. — К таким, как она, всегда ходят, она же не за любовь, а за деньги.
— Значит, выживший младенец останется сиротой при живом отце только потому, что кто-то из твоих воинов слепой? И не видел, что баба, к которой он ходит, беременная? — Ева в бессилии сжала кулаки. Она прекрасно понимала, что даже в просвещенном двадцать первом веке не нашла бы понимания у большинства, но все равно начинала злиться. — Плети или расчет!
— Гарнизон подчиняется герцогу Ридверту и ему клялся в верности, — отчеканил Итан, но взгляда не отвел. — По уставу гражданское лицо не имеет права наказывать воинов гарнизона.
Ева поняла, что проиграла. Все, что она скажет, все ее доводы — это просто женские эмоции. Капитан Итан до сих пор выполнял ее приказы, потому что они не шли в разрез с его убеждениями, но сейчас он показал, что никогда не подчинится женщине. Для него все ее слова и действия — блажь.
Ева молчала, оставить последнее слово за капитаном — значит показать слабость, но и угрожать ей было нечем. Она всегда предпочитала в делах тишину и непредсказуемость, вот и сейчас Ева постаралась осторожно пройти по очень тонкому льду, не упасть и не провалиться.
— А ведь положение может измениться, комендант. Мой супруг слишком долго отсутствует, и если гарнизон, который он изрядно распустил, не подчиняется мне как хозяйке крепости, что ж… я найду способ заставить его подчиниться иначе.
С этими словами Ева прошла сквозь расступившуюся толпу и направилась к себе. Она шла и считала шаги. Вдох, шаг, выдох, шаг… Внутри клокотал дичайший коктейль из обиды, злости и несправедливости, а перед глазами стояло молодое, опухшее от слез лицо женщины, которую она приговорила к смерти. И Ева знала, что это лицо не забудет никогда…
Она глубоко вздохнула и смахнула с глаз слезы.
— Это было правильное решение, не стоит переживать, — рядом возник Бурхун, и его сочувствующий взгляд отчего-то разозлил.
— Я не жалею о принятом решении, — резко ответила Ева. — Оставь меня.
Наемник коротко кивнул и отстал. Пока она шла по коридору к своим апартаментам, чувствовала его взгляд в спину и слышала мягкие шаги, потом к ним присоединилась тяжелая поступь, и у дверей в покои ее нагнала Карля.
— Рано мужика тронули, шата Ева, ох, рано, — тяжело вздохнула бывшая трактирщица. — Не по зубам он вам пока. Надо было силу сперва к рукам прибрать, а то эти яйценосные петухи понимают только власть более сильного, террор и диктатуру.
Ева улыбнулась, слова звучали незнакомо, но внутренний переводчик выдал их схожий с земным смысл.
— Будет им диктатура, Карля. Диктатура Евы.
— И это правильно, — энергично кивнула управляющая. — Герцог ваш держал всех в кулаке, тот еще… был. А вы молоденькая, тоненькая, бледная, тихая. Вот морды и воротят. Надо их… Ух! — Карля сжала кулак и помахала им перед носом. — Кто тута власть? Вы власть! Единоличная! А теперь завтракать! Там Люшка наша узкоглазая прибыла, ждет для доклада.
— Что же ты раньше не сказала? — воскликнула Ева, ощущая, как злость и обида уходят вглубь, смываемые радостью встречи.
— Так я на закуску, чтоб веселее было принимать питание, — подмигнула Карля.
Лю сидела в гостиной и слушала Яську, та торопливо рассказывала о событиях в крепости, но, увидев Еву, испуганно сжалась, а потом вдруг разревелась и бросилась к ней. Ева присела, обняла девочку за худенькие плечи и прижала к себе, испытывая непреодолимое желание защитить, спрятать, уберечь.
— Что случилось, малышка?
— Я… я… к младенчику ходила, его жёнка дядьки Ульяма пока приютила. И там слышала, — шмыгая носом и заливая Еву слезами, зашептала девочка, — как она говорила, что его злыдня-мать еще двоих погубила, потому что они для нее не люди, потому что от чужих, а не от мужа рожденные. А теперь и этот малец помрет, потому что никому не нужен чужой ребенок. Отчим тоже кричал, что меня надо было удушить малой! — И она разрыдалась взахлеб. — Вы меня не выгоните, нет? Я ведь тоже для вас чужая…
