— Это? Реальность, — сухо отвечает она, глядя в окно.
— И много у тебя осталось друзей, Божья Коровка? Если такова твоя реальность.
— Я просила меня так не называть.
— Не то что? Папочке на меня пожалуешься?
Она дергается и впервые смотрит на меня. Я жду остекленевший взгляд сухой мумии, но меня чуть не вышвыривает из машины шторм, бушующий в ее глазах. Впервые, вместо ледяного равнодушия, я смотрю в жерло вулкана, в котором сгораю заживо. Настолько живой она была только в том темном зимнем саду.
А до этого аж десять лет назад, когда смеялась на собственной помолвке. Когда и сама была совсем другая.
Что же произошло с тобой, Ксения, за эти годы? В чем твоя тайна, что изменила тебя до неузнаваемости? Что по щелчку пальцев вычеркиваешь из своей жизни людей и не позволяешь себе эмоций? Словно пойманная врасплох, она отворачивается.
Снова топит огненный взгляд в бескрайних полях за окном, как привыкла это делать. Поражаюсь ее выдержке. Ее стойкости. Она никак не отреагировала на оскорбления Василисы, на мою выходку на стадионе и на мои подколки. Дома ее ждет отец, и он тоже вряд ли будет рад моему решению.
Так что я… Только треплю ей нервы, которые ей еще понадобятся.
— Прости.
Голос звучит тихо. Как вздох. Как шелест.
Она не шевелится, окаменевшая, остекленевшая, как живая мумия. Снова. Чувства выжжены, уничтожены, запрятаны. Не уверен, что она меня вообще слышит.
Смотрю на белое кожаное сидение между нами. На ее длинные пальцы.
Протягиваю руку и накрываю ее ладонь. Переплетаю свои пальцы вместе с ее. Они ледяные на ощупь. Снежная Королева опять победила. Прах феникса развеялся по ветру.
Сильнее сжимаю ее пальцы, пытаясь согреть. И вдруг слышу:
— Ты совсем не знаешь своего отца, Тимур…
Глава 11. Ксения
Ужин проходит в тишине.
Сергей ест настолько бесшумно, как будто кто-то просто поставил его жизнь на беззвучный режим. Я привыкла к ощущению, которое возникает каждый раз рядом с ним, — я словно глохну. А каждая секунда рядом с ним становится густой и душит, как вязкая мокрота.
Тимур, в отличие от отца, ест совсем иначе. Быстро, жадно. Он успел проголодаться, а его вилка то и дело касается тарелки, и фарфор тихо звенит под его напором. Наверное, это невоспитанно, так есть. Но ему плевать.
Гребешки Тимур ест, не разрезая, в отличие от отца, который медленно и степенно разрезает каждый белесый квадратик на десятки крохотных кусочков. Казалось бы, их даже не нужно пережевывать. Но Сергей пережевывает. Долго, старательно, как будто именно от качественной работы челюсти сейчас зависит его жизнь.
После он принимается за спаржу. И если даже гребешкам досталось столько внимания, длинным зеленым стеблям достается еще больше.
Я тоже режу спаржу, как и гребешки, и тоже делаю это бесшумно. Привыкла. А еще совершенно не чувствую вкуса еды. Даже глоток воды приносит больше наслаждения, чем ужин, приготовленный специальным поваром, выписанным Сергеем из Лондона.
Снова касаюсь стакана с водой и делаю небольшой глоток, чтобы это не выглядело подозрительным, хотя только Тимур может заподозрить неладное. Надеюсь, что холодное стекло остудит мои пальцы. Они до сих пор горят от невинного прикосновения Тимура. Можно ли ему держать меня за руку? Это ведь не противозаконно? Но почему тогда так горит кожа?
Ярость, которая стала моим незримым постоянным спутником, никуда не делась. Как плохой советчик, она ехидно замечает, что это не просто рукопожатие, а мачехе не пристало держать за ручку такого великовозрастного пасынка. Но с другой стороны, мне и признаваться Сергею не в чем. Даже история о том, как у Тимура вставало от моих прикосновений, звучит куда захватывающе, чем рассказ о том, как мы держались за руку всю дорогу до дома.
Перед ужином никаких разговоров. Это незыблемое правило нашего дома. У Сергея хватает проблем на работе, но их он предпочитает обсуждать после ужина в кабинете, где иногда позволяет себе ароматную сигару. Наша жизнь расписана по правилам и ритуалам, которые не приносят никакого удовольствия. Хотя, может быть, это касается только меня.
Тимур теряет терпение. Быстро разделавшись с гребешками, он отодвигает тарелку, на которой еще полно спаржи. Он явно голоден, потому что почти ничего не ел. С подозрением косился и на тыквенный суп-пюре, который нам подавали перед этим, и, скривившись, проглотил только пару ложек.
Нужно быть слепым, чтобы не заметить, что Тимур совершенно не подходит к жизни высшего общества, которое заставил плясать вокруг себя его отец. Вот только… Сергей не желает признавать этот факт. Он еще не знает о детском доме и желании Тимура работать там тренером. Скорей всего, он будет говорить с ним об этом за закрытыми дверьми кабинета, куда мне, как и любой другой женщине, нет хода. По крайней мере, я надеюсь на это.
После дрожащей белой панакоты и клубники на десерт, Сергей наконец-то поднимается из-за стола и бросает:
— Иди за мной.
Тимур тут же поднимается, но зачем-то замирает в дверях столовой. Я все еще сижу за столом. Мне прекрасно известно, что меня не звали. А он этого просто не понимает. И в первое мгновение ждет, что я пойду тоже.
— Иди, он тебя ждет, — произношу только, чтобы Тимур ушел как можно быстрее.
— Я не откажусь, — зачем-то горячо говорит он мне.
Пожимаю плечами.
— Не нужно говорить мне это. Твоя жизнь зависит не от меня.
— А если бы зависела?
С удивлением смотрю на этого рослого, широкоплечего мужчину, который готов идти за несбыточной мечтой.
— Что ты сказал?
— Что если моя жизнь очень даже зависит от твоего решения, Божья Коровка. Что бы ты тогда сделала?
11-2
Он так и стоит на пороге. Секунды случайного разговора утекают сквозь пальцы, как песчинки. Ему нужно идти. За сегодня он уже подвел Сергея и ему лучше не делать этого снова.
— Я очень хочу, чтобы ты больше не доводил себя до того состояния, в каком я забрала тебя от твоего друга. Марата, кажется… Не убивай себя собственными же руками, Тимур. Если в твоей жизни еще может быть что-то, за что ты мог бы держаться, то не упусти это. А теперь иди, — не выдерживаю я первой. — Если ты задержишься, разговор будет еще хуже. А он и без того очень непростой.
Но вместо того, чтобы уйти, он быстро закрывает дверь столовой привычным жестом. Совсем, как тогда за завтраком. Огромная комната вдруг сокращается и сжимается, а воздух в ней резко заканчивается.
— Последний вопрос, Божья Коровка.
Широкоплечий Тимур снова занимает все свободное место. А я рядом с ним снова ощущаю себя слишком маленькой, беззащитной.
