Зинаида Федоровна стояла у крыльца.
– Быстро вы. – Она окинула молодого человека подозрительным взглядом, желая убедиться, что ни телевизор, ни микроволновку он из дому не вынес, вышел с пустыми руками, как и вошел (сумку Илья специально оставил на столике возле входа в дом, а конверт спрятал во внутренний карман куртки). – Ну, насмотрелись, пойдемте, что ли?
Они вышли со двора, и навстречу им вывернулся тощий плешивый мужичонка с круглой, как апельсин, головой.
– Чё, в Ведьмин дом ходили? – спросил он. – И как?
– Товарищ из Быстрорецка, из журнала, – строго сообщила Зинаида Федоровна. – Статью пишет. Шел бы ты отсюда, Савка.
– А ты ему про гроб сказала? – игнорируя ее слова, снова вопросил он.
– Про какой гроб? – Илья остановился и поглядел на Зинаиду Федоровну.
Та досадливо махнула рукой: кого вы слушаете?
Однако Савка не сдавался.
– Я видел, как ей вещи привезли. Старухе-то. Пришел, помочь хотел.
– Видали помощничка! – хохотнула Зинаида Федоровна.
Савка оскорбленно посмотрел на нее и не удостоил ответом.
– Ящик там был. На гроб похожий, только маленький. Старуха больно переживала, как бы не уронили. Видать, ценное что-то было, правильно я говорю? А как померла она, никакого ящика не нашли. Куда он делся? – Савка победно поглядел на Илью. – Как есть грабанули Старуху и прикокнули. Я говорю, говорю, только кто меня слушает?
– И правильно делают, что не слушают! – взвилась Зинаида Федоровна. – Вам, алкашам, какая вера? Вам лишь бы глаза залить!
Савка обиженно запыхтел. А Илья подумал, что он не врет – зачем ему?
Ящик, по всей видимости, был.
Вопрос в том, что было в ящике?
Глава пятая
День плавно перетек в вечер, а Илья и не заметил. Он будто бы выпал, отключился от внешнего мира, позабыл о его существовании, полностью уйдя в то, о чем говорилось в письме, которое он забрал из кукольного саквояжа.
Пока ехал обратно, решил не читать, тем более что позвонили по работе, пришлось по телефону улаживать кое-какие дела. Не успел повесить трубку, как увидел пропущенный от матери. Она желала знать, как дела, когда он вернется. Илье показалось, что больше ее волнует кукла, и он решил сделать то, чего не собирался: поехать не домой, а в редакцию.
Так и вышло, что письмо Марты Иосифовны Илья читал в рабочем кабинете, и сейчас был рад тому, что может спокойно все обдумать.
Отложив письмо в сторону, он, не в силах усидеть на месте, вышел из кабинета и только тут сообразил, что уже довольно поздно, рабочий день закончился почти два часа назад, а в редакции остался лишь он сам.
У Ильи был отдельный кабинет, пусть и небольшой, дверь выходила не в коридор, а в просторное, разделенное перегородками помещение, где сидели журналисты, корректоры, верстальщики. Обычно здесь было много людей, занятых привычными делами. Мерцали мониторы компьютеров, слышались разговоры и телефонные звонки, резвый перестук клавиш, клацанье мышки, приглушенные смешки.
Теперь же офис казался вымершим, люди словно сбежали отсюда, оставив Илью наедине с тем знанием, которое переполняло его. Он обвел рассеянным взглядом непривычно пустой и тихий зал, думая, что одинок как никогда.
Ему нужно было поговорить с кем-то, посоветоваться с человеком, который не примет его за сумасшедшего, поверит, не станет скептически усмехаться.
Илья вернулся в кабинет, взглянул на стопку белых листов, исписанных убористым, бисерным почерком. Письмо притягивало взор, и он снова и снова возвращался мыслями к прочитанному…
«Как не хочется писать эту глупую киношную фразу, но ведь она отражает истину. Поэтому все же напишу: если вы читаете это письмо, значит, меня нет в живых.
Я не боюсь умирать. Более того, смерть видится мне лучшим выходом, правильным. Это избавит меня от сомнений и страхов, а я так устала сомневаться и бояться, ждать, что еще может со мной произойти.
Вопрос не в том, умру ли я, скоро ли это произойдёт, а в том, какой будет моя смерть? Сильно ли буду мучиться? Осознаю ли, что умираю?
Хорошо, что заранее это никому не известно, разве что самоубийцам. Да и те знают лишь дорогу, но не сознают ни тягот пути, ни того, какова конечная станция.
Ладно, что-то потянуло на философию, вообще-то мне такие выверты не свойственны. Я человек простой, с детства была такой, даже сильным воображением не отличалась, все мои представления о жизни всегда лежали в области материалистической, четкой и понятной.
Когда же это изменилось?
Думаю, дело было в необдуманном, опрометчивом решении Пети, моего мужа: он позволил Гусарову превратить проклятую Петровскую больницу в отель. Решение это, в конечном итоге, убило и глупого самонадеянного ресторатора, и еще многих людей, в том числе моего несчастного мужа. И меня тоже потянуло в пропасть, хотя я к тем событиям и непричастна. Однако то была отправная точка: случившееся с Петей подтолкнуло меня к опасному краю. Я какое-то время балансировала на нем, даже могла удержаться, отойти подальше и уцелеть. Ошибка Пети осталась бы его ошибкой, и меня – моего физического существования – все те события с отелем не коснулись бы…
И все же я сделала так, что меня втянуло внутрь этого водоворота, а возможности выплыть теперь уже нет.
Могла я избежать этого кошмара? Или все было предопределено, потому что я не поступила бы иначе, и, стало быть, исход в любом случае был неизбежен? Кажется, я заговариваюсь. В последнее время все как в тумане, соображаю плохо.
В общем, Пети не стало весной прошлого года, он умер ужасно, но еще ужаснее то, что он оставил меня одну. Никого рядом: ни родных, ни близких, ни настоящих друзей.
Боже, как я была зла на него! То, что Пети не стало, я восприняла как предательство, не могла смириться с его смертью и своим унылым, бесконечным одиночеством – таким огромным, что оно заслонило от меня весь мир.
Со стороны может показаться, что это дурь, блажь. Я была богатой женщиной, не было нужды работать, выживать, экономить, менять привычный образ жизни. Можно было жить в свое удовольствие, даже, может, мужчину найти – я же еще не так стара.
В первое время я пыталась жить, как прежде. Месяц, два, три… Куда-то ходила, что-то покупала, с кем-то общалась. Старательно улыбалась знакомым, делала прическу в парикмахерской, ходила красить ногти. Но все это не приносило мне ни капли радости. Из кровати себя поутру приходилось буквально выволакивать, потому что я не могла решить: зачем?
У нас не было детей по моей вине: я не могла их иметь. Я не врала Пете, сказала обо всем еще до брака, чтобы у него был выбор. Он выбрал меня. Сказал: ничего страшного, это не главное в жизни, кто решил, что семья без детей не семья?
