Предисловие автора
Я работал над этой книгой в течение двух лет,
отдавая ей много времени и труда. И если ее достоинства и недостатки не говорят
сами за себя при чтении, значит моя работа пошла впустую.
Если бы я мог выступить с оправданиями того
неумеренного вымысла, каким являются Полипы и Министерство Волокиты, я стал бы
искать этих оправданий в повседневной жизни рядового англичанина, не говоря уже
о том незначительном обстоятельстве, что столь бесцеремонное нарушение приличий
было допущено мною в дни войны с Россией и судебного разбирательства в
Челси.
[1]
Если бы я решился отстаивать право на существование столь
экстравагантного персонажа, как мистер Мердл, я бы намекнул, что он был задуман
после эпопеи с железнодорожными акциями, в пору деятельности некоего
Ирландского банка и еще одного-двух столь же почтенных учреждений.
[2]
Если бы
мне понадобились смягчающие обстоятельства для фантастического утверждения,
будто дурной замысел иногда прикидывается замыслом добрым и сугубо
благочестивым, я сослался бы на ту любопытную случайность, что это утверждение,
выраженное в крайней форме на страницах данной книги, совпало по времени с
публичным допросом директоров Королевского британского банка.
[3]
Но я готов, если
потребуется, подчиниться заочному приговору по всем этим пунктам, и признать
мнение авторитетов, что ничего подобного никогда не имело места в нашей стране.
Некоторые из моих читателей, быть может,
пожелают узнать, сохранилась ли тюрьма Маршалси, хотя бы частью, до нашего
времени. Я сам этого не знал, пока писал свою книгу, и только когда работа уже
близилась к концу, отправился взглянуть. Я увидел, что на месте наружного
дворика, так часто упоминающегося на этих страницах, красуется бакалейная лавка;
и это заставило меня предположить, что от старой тюрьмы камня на камне не
осталось. Однако, бродя по одной из близлежащих улиц, обозначенной как
«Энджел-Корт, ведущая к Бермондси», я вдруг очутился на «Маршалси-Плейс» и не
только признал в стоящих там домах большую часть строений старой тюрьмы, но
даже убедился, что целы те помещения, которые я мысленно видел перед собой,
когда работал над жизнеописанием Крошки Доррит. Какой-то неправдоподобно
крошечный мальчуган, державший на руках неправдоподобно громадного младенца, с
почти сверхъестественной точностью рассказал мне о прошлом этих мест. Откуда у
этого юного Ньютона (ибо я считаю его вполне достойным такого наименования)
подобная осведомленность — мне неизвестно; чтобы почерпнуть ее из личного
опыта, он должен был родиться на четверть века раньше. Указав на окно комнаты,
где появилась на свет Крошка Доррит и где столько лет прожил ее отец, я
спросил, кто там живет теперь. Мой собеседник ответил: «Том Питик». Я спросил,
кто такой Том Питик, и услышал в ответ: «Джека Питика дядя».
Пройдя немного дальше, я обнаружил ту старую и
не столь высокую стену, что шла вокруг тесной внутренней тюрьмы, куда никого
никогда не запирали, разве что в особо торжественных случаях. Всякий, кто в
наши дни попадет на Маршалси-Плейс, пройдя через Энджел-Корт, ведущую к
Бермондси, будет ступать по тем самым каменным плитам, по которым некогда
ступали узники Маршалси; направо и налево от него протянется узкий тюремный
двор, почти не изменившийся, если не считать того, что верхнюю часть стен
снесли, когда это место перестало быть тюрьмой; к нему будут обращены окна
комнат, где томились неисправные должники; и скорбные тени прошлого обступят
его толпой.
Книга первая - «Бедность»
Глава 1
Солнце и тень
Однажды в августовский полдень, тридцать лет
тому назад, Марсель изнывал под палящими лучами солнца.
Палящий зной в середине августа был не
редкостью для юга Франции в то время, как и во все прочие времена. Раскаленное
небо сверкало над городом, а в городе и в его окрестностях тоже все сверкало,
отражая солнечный свет. Сверкали белые стены домов, сверкали белые улицы,
сверкали белые ограды, сверкали истрескавшиеся от зноя ленты дорог, сверкали
холмы, где вся зелень была выжжена солнцем, и от этого повсеместного сверканья
одурь брала случайного прохожего. Только лозы, отягченные спелыми гроздьями,
нарушали сверкающую неподвижность, едва заметно подрагивая, когда горячий
воздух шевелил их поникшие листки.
