— Я вижу реку и так много неба, и столько
всего — разных предметов, суеты, движения. Потом возвращаюсь, а он все сидит
там в четырех стенах.
— Пусть так! Но не забывайте, что, возвращаясь,
вы приносите с собой частицу всего, что видели, и ему легче от этого.
— Вы думаете? Ах, если бы так! Но боюсь, что
вам это только кажется и вы приписываете мне то, что на самом деле не в моей
власти. Представьте себе, что вы сидели бы в тюрьме: неужели я могла бы служить
для вас утешением?
— О да. Крошка Доррит, уверен, что могли бы.
По тому, как дрогнули ее губы, как лицо на миг
омрачилось тенью, выдававшей глубокое внутреннее волнение, он понял, что всеми
своими помыслами она там, с отцом. Та Крошка Доррит, что, дрожа, опиралась на
его руку, никак не подходила под теорию миссис Чивери; но фантазия вдруг
подсказала ему новое, менее невероятное предположение: а не: мечтает ли она о
ком-нибудь другом, далеком, и — фантазия продолжала работать — безнадежно
недосягаемом?
Когда они повернули обратно, Кленнэм вдруг
воскликнул: «А вот Мэгги!» Крошка Доррит с удивлением подняла глаза и прямо
перед собой увидела Мэгги, которая, признав их, остановилась как вкопанная. Она
куда-то спешила так деловито и сосредоточенно, что не заметила их, покуда не
столкнулась с ними лицом к лицу. По-видимому, неожиданная встреча привела ее в
крайнее замешательство, и даже ее корзина разделяла это чувство.
— Мэгги, ты ведь обещала мне, что посидишь с
отцом.
— А я, и хотела посидеть, маменька, а он мне
не дал. Если он мне велит сходить куда-то, должна же я идти! Если он мне
говорит: «Ну-ка, Мэгги, живо снеси это письмо и принеси ответ, а если ответ
будет хорош, получишь шесть пенсов», должна же я снести! Господи боже, ведь
мне, бедненькой, всего десять лет, что же с меня спрашивать, маменька? А если
мистер Тип — если он мне попадается по дороге н спрашивает: «Куда идешь,
Мэгги?» — а я говорю: «Иду кой-куда», а он говорит: «А не попытать ли и мне
удачи?» — и если он тоже пишет письмо и дает его мне и говорит: «Неси туда же,
а если ответ будет хорош, получишь шиллинг», — так я, что ли, виновата,
маменька?
Потупленный взор Крошки Доррит достаточно ясно
сказал Артуру, что она поняла, кому были адресованы письма.
— Вот я и иду кой-куда. Понятно? Куда мне
велело, туда и иду, — продолжала Мэгги. — Иду кой-куда. Вам до этого и дела
нет, маменька, — а вот вам-то есть дело, — сказала Мэгги, обращаясь к Артуру, —
ступайте-ка и вы кой-куда, чтоб я вам их могла там передать.
— Зачем же непременно ходить туда, Мэгги.
Можете мне их и здесь передать, — сказал Кленнэм, понизив голос.
— Ну, тогда хоть перейдем на другую сторону, —
зычным шепотом возразила Мэгги. — А то маменька не должна была знать про это, и
ничего бы она и не знала, если б вы сразу отправились кой-куда, вместо того
чтобы мешкать да разгуливать. Я, что ли, виновата? Мне как сказали, так я и
делаю. А вот им должно быть стыдно, зачем они так сказали.
Кленнэм перешел на другую сторону и торопливо
вскрыл оба письма. В письме отца говорилось, что внезапные затруднения
финансового характера, связанные с непредвиденной задержкой денежного перевода
из Сити, на который он твердо рассчитывал, побуждают его взяться за перо —
поскольку прискорбный факт его двадцатитрехлетнего заключения (подчеркнуто
дважды) лишает его возможности изложить свою просьбу лично, — взяться за перо,
чтобы просить мистера Кленнэма ссудить ему три фунта десять шиллингов против
прилагаемой расписки. В письме сына сообщалось, что, как мистеру Клсннэму, без
сомнения, приятно будет узнать, он, наконец, получил постоянное место,
чрезвычайно выгодное и открывающее самые широкие перспективы дальнейших
успехов, но его хозяин, временно испытывая недостаток наличных средств,
обратился к великодушию своего служащего (которое тот неизменно проявлял и
надеется проявлять и впредь по отношению к ближним) и просил его повременить с
получением очередного жалования; каковое обстоятельство, в совокупности с
недостойным поведением одного вероломного друга, а также с существующей
дороговизной, привело его на край гибели, совершенно неизбежной, если сегодня
без четверти шесть у него в руках не будет восьми фунтов. Он рад сообщить
мистеру Кленнэму, что благодаря отзывчивости нескольких друзей, питающих к нему
неограниченное доверие, он уже собрал почти всю необходимую сумму; остается
сущая безделица, а именно один фунт семнадцать шиллингов и четыре пенса,
каковую безделицу мистер Кленнэм безусловно не откажет дать ему взаймы сроком
на один месяц под обычные проценты.
Кленнэм тут же ответил на оба письма с помощью
карандаша и бумажника: отцу послал то, о чем тот просил, а сыну написал, что, к
сожалению, не может удовлетворить его просьбу. Оба ответа были им вручены
Мэгги, с прибавлением шиллинга, чтобы разочарование Типа на ней не отразилось.
Потом он вернулся к Крошке Доррит, и они снова
пошли было рядом, но вдруг она остановилась и сказала:
— Мне, пожалуй, пора. Пора домой.
— Не надо огорчаться, — сказал Кленнэм. — Я
ответил на оба письма. Все это пустяки. Вы знаете, о чем они. Все это пустяки.
— Мне нельзя оставлять его, — ответила она. —
Никого из них мне нельзя оставлять. Когда меня нет, они — разумеется, не думая
об этом, — совращают даже Мэгги.
— Бедняжка по сути дела взяла на себя самое
невинное поручение. И, вероятно, согласилась скрыть его от вас, думая, что этим
избавит вас от каких-то лишних тревог.
— Да, наверно, наверно! Но мне все-таки пора
домой! Как-то на днях моя сестра заметила мне, будто я настолько привыкла к
тюрьме, что вся пропиталась ее духом. Должно быть, это верно. Мне самой так
кажется, когда я смотрю на реку, на небо, на все то, что я вижу здесь. Мое
место там. Лучше мне там и оставаться. С моей стороны бессердечно прогуливаться
здесь, когда я в это время могла бы что-то делать там. Прощайте. Не надо было
мне вовсе выходить из дому.
Все это вылилось у нее с надрывом, с мукой,
словно само собой хлынуло наружу из наболевшей души, и Кленнэм, слушая ее, едва
удерживал слезы.
— Не называйте тюрьму домом, дитя мое. Мне
всегда тяжело слышать, когда вы называете ее своим домом.
— Но ведь это и есть мой дом. Другого дома у
меня нет! Зачем же мне хотя бы на миг забывать о нем?
— Вы никогда и не забываете, милая моя Крошка
Доррит, и вы служите ему верой и правдой.
— Дай бог, чтобы это было так! Но лучше мне не
уходить оттуда без надобности; и лучше, и полезней, и спокойнее для меня. Я вас
очень прошу, не провожайте меня, я дойду одна. Прощайте, господь с вами.
Благодарю вас, благодарю за все.
