— Если не считать того, что, когда Панкс
рассказал нам, что вы вступили компаньоном в это предприятие, и насилу убедил
нас, а то мы не хотели верить, я тогда говорю тетушке мистера Ф., пойдемте
спросим, не будет ли какого неудобства, если я стану приглашать ее к нам, когда
случится надобность, я ведь знаю, она часто ходит работать к вашей мамаше, а у
вашей мамаши нрав крутой, мне это хорошо известно, Артур — Дойс и Кленнэм —
иначе я не вышла бы за мистера Ф. и, быть может, теперь, но что это я опять
говорю!
— Вы очень добры, Флора, что подумали об этом.
Бедная Флора ответила с чистосердечной
простотой (которая шла к ней куда больше, нежели самые томные девические
взгляды), что рада сделать ему приятное. Она сказала это так искренне, что
Кленнэму от души захотелось, чтобы она раз навсегда забыла и о своей девической
томности и о взглядах сирены и была бы такой, как сейчас.
— Если у вас найдется работа для Крошки
Доррит, Флора, — сказал он, — и если к тому же найдется для нее ласковое слово…
— Непременно найдется, — поспешила вставить
Флора.
— Не сомневаюсь… Так вот, вы этим окажете ей
большую помощь и поддержку. Я не считаю себя вправе рассказать вам все, что мне
о ней известно, ибо это тайна, которую я узнал при обстоятельствах, обязывающих
меня к молчанию. Но эта маленькая девушка не только вызывает во мне сочувствие,
я ее уважаю поистине безгранично. Вы даже вообразить не можете, какие тяжелые
испытания выпали ей на долю и сколько в ней преданности, скромности, доброты. Я
не могу думать, а тем более говорить о ней без волнения. Пусть же это волнение
заменит собою слова, и позвольте мне с благодарностью поручить ее вашему
дружескому участию.
Он протянул руку бедной Флоре, но бедная Флора
не могла так же просто принять эту руку, как она была подана. Открытое и
непосредственное изъявление чувств было ей не по душе, она непременно хотела
таиться и прятаться, как когда-то. К собственному удовольствию и к ужасу
Артура, она осторожно прикрыла его руку концом шали и только тогда взяла ее.
Затем опасливо оглянулась и вдруг увидела сквозь стеклянную перегородку две
приближающиеся фигуры. В полном восторге она воскликнула: «Папаша! Тсс, Артур,
ради всего святого, тише!» — и, пошатнувшись, упала на свой стул, с
необыкновенной точностью изображая юную деву застигнутую врасплох и готовую
лишиться чувств от потрясения.
Между тем к конторке, следуя в кильватере
Панкса, подплыл безмятежно сияющий Патриарх, Панкс распахнул перед ним дверь,
отбуксировал его к месту, а затем отошел и стал на якорь в уголке.
— Я слышал от Флоры, — сказал Патриарх,
благосклонно улыбаясь, — что она собирается побывать у вас, побывать у вас. А я
вот шел мимо и думаю, дай тоже зайду, дай тоже зайду.
Это заявление не содержало особо глубокого
смысла, но благодаря голубым глазам, сияющей лысине и белоснежным кудрям
говорившего казалось, будто он изрек величайшую истину, достойную занять свое
место среди благороднейших мыслей, завешанных человечеству лучшими из людей. И
точно так же, когда он уселся в пододвинутое ему Кленнэмом кресло и сказал:
«Так вы, стало быть, взялись за новое дело, Кленнэм? Ну что ж, в добрый час, в
добрый час, сэр!» — то словно бы явил настоящее чудо доброты и
благожелательности.
— Миссис Финчинг только что говорила мне, сэр,
— сказал Артур, поблагодарив сперва за доброе пожелание и не замечая
возмущенного жеста, которым осиротевшая супруга мистера Финчинга протестовала
против употребления этой почтенной фамилии, — что она намерена давать иногда
работу молодой швее, которую вы рекомендовали моей матери, и я выразил ей свою
признательность за это.
Патриарх неуклюже повернулся в сторону Панкса,
и тот, оторвавшись от изучения своей записной книжки, поспешил на помощь.
— Вы вовсе ее не рекомендовали, — сказал
Панкс. — Как вы могли ее рекомендовать? Вы ведь ничего о ней не знаете, ровно
ничего. Просто вам назвали ее имя и вы при случае упомянули его. Вот и все.
— Ну что ж, — сказал Кленнэм. — Она оправдала
бы любую рекомендацию, так что это почти то же самое.
— Вам очень приятно, что ею довольны, — сказал
Панкс, — но если б оказалось, что ею недовольны, вы бы за это не отвечали. Не
ваша заслуга в том, как оно есть, и не ваша была бы вина, если бы было иначе.
Вы никаких ручательств не давали. Вы ничего не знали о ней.
— Стало быть, — наудачу спросил Артур, — вы не
знакомы с кем-либо из ее родных?
— С кем-либо из ее родных? — повторил Панкс. —
Как вы можете быть знакомы с кем-либо из ее родных? Вы о них и не слыхали
никогда. Разве можно быть знакомым с людьми, о которых никогда не слыхал? Едва
ли.
Все это время Патриарх сохранял на лице свою
ясную улыбку, благодушно кивая или качая головой, смотря по обстоятельствам.
— А что касается поручителей, — продолжал
Панкс, — так вам хорошо известно, каково иметь дело с поручителями. Чушь и
ерунда, вот что! Взять хотя бы ваших жильцов здесь, в Подворье. Они вам все
охотно поручатся один за другого, если вы на это согласитесь. А зачем на это
соглашаться? Какая вам выгода от того, что вместо одного вас обманут двое? И
одного довольно. Человек, который не может уплатить, ручается за другого,
который тоже не может уплатить, что он может уплатить. Все равно что калека на
двух деревяшках поручился бы за другого калеку на двух деревяшках, что у него
ноги настоящие. От этого ни тот, ни другой наперегонки не побежит. А мороки с
двумя парами деревяшек больше, чем с одной, особенно если вам и одна ни к чему.
— И мистер Панкс заключил свою речь обычным свистком.
Наступившая затем короткая пауза была прервана
тетушкой мистера Ф., которая, отпустив свое последнее замечание, впала в
каталепсию и все это время просидела неестественно выпрямившись и не произнося
ни звука. Она вдруг подскочила на месте, подвергая серьезному испытанию нервы
непосвященных, и с непримиримой злобой объявила:
— Нельзя сделать из пустой медной башки голову
с мозгами. Даже при жизни дяди Джорджа нельзя было; а уж после его смерти и
подавно.
Мистер Панкс не замедлил откликнуться,
хладнокровно, как всегда:
— Да неужели, сударыня! Помилуй бог! Вот
никогда бы не подумал!
Но, несмотря на проявленную им находчивость,
речь тетушки мистера Ф. произвела на присутствующих гнетущее впечатление; ибо,
во-первых, невозможно было скрыть тот факт, что заключенный в ней обидный намек
относился не к чему иному, как к голове злополучного Кленнэма, а во-вторых,
никто не знал, кому именно доводится родственником таинственный дядя Джордж и
чей замогильный покой тревожат неоднократные упоминания этого имени.
