— Ну как хотите, душенька, — сказала она и
принесла корзинку с белоснежными носовыми платками. Крошка Доррит радостно
пододвинула ее к себе, достала из кармана свой рабочий мешочек, вдела нитку в
иголку и принялась подрубать край платка.
— Какие проворные у вас пальчики, — сказала
Флора. — Но верно ли вы совсем здоровы?
— Совершенно здорова, уверяю вас!
Флора поставила ноги на каминную решетку,
поуютнее устроилась в кресле, готовясь к долгим и обстоятельным излияниям, — и
понеслась во весь карьер. Не довольствуясь словами, она то выразительно качала
головой, то испускала красноречивейшие вздохи, усиленно действуя при этом
бровями, и лишь изредка поглядывала на кроткое лицо, склонявшееся над работой
по другую сторону стола.
— Начну с того, моя душенька, — говорила
Флора, — что я, впрочем, вам это обстоятельство должно быть известно,
во-первых, я о нем уже вскользь упоминала, а во-вторых, я чувствую, что это
написано у меня на лбу огненными не буквами, а как-то иначе, не помню, словом,
еще до моего знакомства с мистером Ф. я была невестой Артура Кленнэма — мистер
Кленнэм, это на людях, в угоду условности, но здесь он для меня Артур — мы души
не чаяли друг в друге, это была весна нашей жизни, это было блаженство, это был
экстаз, ну и все такое прочее, так вот, когда нас вынудили расстаться, мы оба
окаменели, и в этом виде Артур уехал в Китай, а я вышла за покойного мистера
Ф., который, таким образом, получил в жены статую.
Последние слова Флора произнесла глухим низким
голосом, видимо испытывая от всего этого необыкновенное удовольствие.
— Не берусь описать переживания того утра, —
продолжала она, — когда я чувствовала, что окончательно превратилась в мрамор,
а тетушка мистера Ф. ехала за нами в наемной карете, но это видно была какая-то
развалюшка, иначе разве она сломалась бы за две улицы от дома, так что тетушку
мистера Ф. пришлось нести в плетеном кресле, точно чучело Гая Фокса в день
пятого ноября, но скажу только, что унылая церемония завтрака состоялась внизу,
в столовой, что папаша переел маринованной лососины и потом целый месяц маялся
животом и что мы с мистером Ф. отправились в свадебное путешествие за границу,
в Кале,
[63]
где на пристани комиссионеры вступили из-за нас в драку и даже
разлучили нас, но только временно, вечная разлука еще была впереди.
Вдовствующая статуя торопливо перевела дух и
затараторила дальше, не слишком заботясь о связности своего рассказа, что,
впрочем, бывает и с существами из плоти и крови.
— Опустим завесу над этими неделями, они
прошли как во сне, мистер Ф. был в отличном расположении духа, аппетит у него
был отменный, французская кухня ему нравилась, вино он находил слабоватым, но
недурным на вкус, и мы вернулись в Лондон и поселились на Литл-Гослинг-стрит,
дом номер тридцать, по соседству с Лондонскими доками, и мы сразу догадались,
что служанка ворует пух из запасной перины и продает, но не успели ее уличить,
потому что тут у мистера Ф. случился сильный приступ подагры и он вознесся в
лучший мир.
Взглянув на портрет джентльмена, которого
постигла эта прискорбная участь, Флора покачала головой и вытерла глаза.
— Я чту память мистера Ф., как достойного
человека и заботливейшего мужа, только скажешь слово «спаржа» — и, пожалуйста,
уже спаржа на столе, или намекнешь, что, дескать, приятно бы отведать
чего-нибудь тонкого, изысканного и, пожалуйста, целая пинта, словно по
волшебству, конечно, тут не было блаженства, но было благополучие, и я
вернулась к папаше в дом, и жила там тихо и спокойно несколько лет, и вдруг
однажды папаша вваливается ко мне, как ни в чем не бывало, и говорит, что внизу
сидит Артур Кленнэм и дожидается меня, и я сошла вниз, и не спрашивайте, что я
почувствовала, когда увидела, что он все такой же, и узнала, что он не женат.
Непроницаемая таинственность, которой Флора
сочла нужным облечь свои чувства, заставила бы дрогнуть любые пальцы, но не те,
что проворно водили иголкой по ту сторону стола. Все так же ровно клали они
стежок за стежком, и все так же внимательно склонялась над ними аккуратно
причесанная головка.
— Не спрашивайте меня, — сказала Флора, —
люблю ли я, и любима ли по-прежнему, и чем все это может кончиться и когда, за
нами следят со всех сторон и, быть может, нам суждено истаять в тоске друг о
друге, так и не соединившись, нам нельзя себя выдать ни словом, ни взглядом, ни
движеньем, мы должны быть немы, как могила, поэтому не удивляйтесь, если вам
покажется иногда, что я холодна с Артуром, или Артур со мной, к тому есть
роковые причины, но мы друг друга понимаем и этого довольно, тсс!
Флора с таким неистовым пылом произнесла эти
слова, как будто в самом деле верила тому, что говорила. Впрочем, она не
притворялась; роль сирены настолько увлекала ее, что, войдя в эту роль, она уже
не отличала правды от вымысла.
— Тсс! — повторила Флора. — Теперь вы знаете
все, между нами нет больше тайн, но тсс! никому ни слова, полните, милое моя
дитя, ради Артура я всегда готова быть вам другом, и, памятуя об Артуре, вы
всегда можете на меля рассчитывать.
Проворные пальчики отложили работу, маленькая
фигурка поднялась со своего места, и холодные губы прикоснулись к руке Флоры.
— Да вы совсем озябли! — воскликнула Флора,
сразу превратившись из сирены в обыкновенную добрую женщину и значительно
выиграв от такого превращения. — Не работайте сегодня, вы и впрямь нездоровы, у
вас и впрямь сил нет.
— Нет, нет, я просто немного взволнована вашей
добротой и добротой мистера Кленнэма, хлопотавшего за меня перед той, кого он
так давно знает и любит.
— Видите ли, душенька, — сказала Флора,
которую природная склонность побуждала все же отдавать предпочтение правде,
когда было время подумать, — не стоит, пожалуй, сейчас говорить об этом, в
конце концов ни за что нельзя поручиться, но это не так уж важно, вы лучше
прилягте и отдохните.
— Если я положила себе сделать что-то, у меня
всегда достанет сил довести дело до конца, — возразила Крошка Доррит со слабой
улыбкой. — Я сейчас оправлюсь. Просто сердце у меня слишком переполнилось
благодарностью. Позвольте мне посидеть минутку у окна, и все пройдет.
Флора тотчас же распахнула окно и усадила ее в
кресло перед ним, а сама деликатно удалилась на прежнее место у камина. День
был ветреный, и свежий воздух, облевавший лицо Крошки Доррит, быстро привел ее
в себя. Спустя несколько минут она вернулась к своей работе, и ее проворные
пальцы задвигались еще проворнее прежнего.
