Если бы Кленнэм испытывал уже упоминавшиеся
тревоги и сомнения, он бы, вероятно, больше всего хотел уклониться от
предложенного знакомства и меньше всего знал, как это сделать.
— Моя мать живет весьма скромно, в кирпичном
узилище, именуемом Хэмптон-Корт, — сказал Гоуэн. — Выберите удобный для вас
день, и мы с вами отправимся туда обедать. Вы поскучаете, а старушка
порадуется, вот и все.
Что можно было ответить на это? Не слишком
общительный по натуре, Кленнэм был прост в лучшем смысле слова и не научился
увиливать и хитрить. По простоте своей и скромности он мог сказать только одно:
что будет рад предоставить себя с распоряжение мистера Гоуэна. Так он и сказал,
и день был тут же назначен. Со страхом ожидал он этого дня и с невеселым
чувством встретил его, когда он наступил и нужно было в обществе Гоуэна
отправляться в Хэмптон-Корт.
Почтенное население этой почтенной резиденции
напоминало в те времена табор цивилизованных цыган. Домашний уклад его обитателей
отличался каким-то временным, неустроенным характером, словно они собирались
сняться с места, как только им представится что-нибудь получше, а сами они
отличались вечно надутым, недовольным видом, словно были весьма обижены, что им
до сих пор не представилось что-нибудь получше. За любой дверью нетрудно было
на каждом шагу распознать усилия что-то скрыть, что-то приукрасить.
Недостаточно высокие ширмы тщетно пытались превратить сводчатый коридор в
столовую и замаскировать темный угол, где по вечерам укладывались спать среди
ножей и вилок юные лакеи; складки портьер просили вас поверить, что за ними
ничего не прячется; надставленные стекла умоляли не замечать их; какая-то
неопределенного вида мебель старалась, упаси боже, не выдать своей позорной тайны
— что по ночам она служит постелью; задрапированные ниши в стенах явно служили
хранилищами запасов угля, а в глубине альковов прятались двери, ведущие в
крохотную кухоньку. На этой почве пышным цветом расцветала фальшь и светское
лицедейство. Гости, мило улыбаясь хозяевам, делали вид, будто их ноздри не
щекочет запах стряпни, происходящей где-то рядом; наткнувшись на шкаф, впопыхах
оставленный раскрытым, притворялись, будто не видят выстроившихся в нем
бутылок; а сидя у тоненькой перегородки, за которой шумно выясняли свои
отношения поваренок и судомойка, глядели так, словно наслаждались райской
тишиной. Можно было бы продолжить до бесконечности опись мелких векселей
подобного рода, которые беспрестанно выдавали друг другу, индоссировали и
принимали к уплате эти цыгане большого света.
Кое-кто из них отличался природной
раздражительностью, которую еще усиливали две неотступные мучительные мысли:
во-первых, что им недостаточно удается выжать из публики, и во-вторых, что
публике разрешается беспрепятственно посещать Хэмптон-Корт. Некоторым последнее
обстоятельство доставляло неслыханные страдания — особенно по воскресеньям.
Одно время они надеялись, что в этот день земля разверзнется и поглотит
посетителей дворца; но это желанное событие пока еще не совершилось, должно
быть по причине досадной нерадивости тех, на ком лежит ответственность за
порядки во вселенной.
Гостям миссис Гоуэн отворял дверь слуга,
который уже несколько лет жил в доме и у которого были свои счеты с публикой;
дело в том, что он уже давно дожидался и никак не мог дождаться места в
почтовом ведомстве. Он отлично знал, что публика не может помочь ему получить
это место, но находил какую-то мрачную утеху в предположении, что публика ему
мешает его получить. Под влиянием испытанной несправедливости (а быть может,
также и кое-каких непорядков в уплате жалованья) у него появилось равнодушие к
своему внешнему виду и испортился характер. Заподозрив в Кленнэме лицо,
причастное к презренному сообществу его угнетателей, он встретил его довольно недружелюбно.
Миссис Гоуэн, напротив, встретила его довольно
благосклонно. Это оказалась элегантная старая дама, которая в молодости была
красавицей и еще настолько сохранилась, что вполне могла бы обойтись без пудры
на носу и неестественно жаркого румянца на щеках. Держалась она несколько
надменно. Также держались и два других ее гостя: седовласый старый джентльмен
величественного, хотя несколько хмурого вида, и старая дама с густыми черными
бровями и орлиным носом, у которой, если и было что-нибудь не поддельное, — а что-нибудь,
верно, было, иначе она не могла бы существовать, — то, во всяком случае, не
зубы, не фигура и не цвет лица. Поскольку, впрочем, все трое в свое время
состояли при английских посольствах в разных странах, а главным достоинством
всякого английского посольства в глазах Министерства Волокиты является уменье с
уничтожающим презрением относиться к своим соотечественникам (иначе оно бы
ничем не отличалось от посольств других стран), то Кленнэм решил, что он еще
дешево отделался.
Величественный седовласый джентльмен оказался
лордом Ланкастером Чваннингом, которого Министерство Волокиты много лет держало
за границей в качестве представителя британской короны. Сей аристократический
холодильник переморозил в свое время несколько европейских дворов; и делал это
столь успешно, что у иностранцев, четверть века назад удостоившихся чести
знакомства с ним, и теперь еще при одном упоминании об англичанах леденела
кровь в жилах.
Сейчас он находился в отставке и потому, надев
внушительный белый галстук, похожий на снежный сугроб, мог осчастливить званый
обед своим расхолаживающим присутствием. Таборный дух, присущий Хэмптон-Корту,
накладывал отпечаток на обеденную церемонию; что-то бродячее, кочевое было в
сервировке стола, в стремительном появлении и исчезновении блюд; но
аристократический холодильник придавал трапезе больше великолепия, чем мог бы
придать самый лучший фарфор или серебро. Он расхолаживал обедающих, охлаждал
вино, студил подливки и замораживал овощи.
Кроме уже описанных, в комнате находилось еще
только одно лицо — микроскопический юный лакей, помогавший мизантропу,
отвергнутому почтовым ведомством. Если бы удалось расстегнуть ливрею этого юнца
и посмотреть, что делается в его сердце, выяснилось бы, что даже он, всего лишь
скромный челядинец семейства Полипов, уже лелеет мечту о казенном местечке.
Миссис Гоуэн с легкой грустью (вполне понятной
у дамы, сын которой, низведя себя до положения служителя муз, вынужден угождать
этому животному — публике, вместо того, чтобы, но праву чистокровного Полипа,
продеть ей кольцо в нос) завела разговор о невзгодах наших дней. И тут Кленнэму
впервые пришлось узнать, вокруг каких крошечных осей вертится наш огромный мир.
— Если бы Джон Полип, — сказала миссис Гоуэн
после того, как было неопровержимо установлено, что мы переживаем эпоху
величайшего упадка, — если бы Джон Полип отказался от своего нелепого
стремления ублаготворить чернь, все бы обошлось, и, по моему мнению, страна
была бы спасена.
Дама с орлиным носом согласилась; но
прибавила, что если бы Август Чваннинг не разменивался на мелочи, а двинул бы в
дело кавалерию, то, по ее мнению, страна была бы спасена.
