— Только номера, мой милый Кленнэм? —
отозвался его друг. — Здесь ничего нет! Даже название улицы, можно сказать,
взято с воздуха; ведь я же вам говорю, никто из моих домашних не может сказать,
от кого они его слышали. Но все-таки наведаться туда стоит; только мне не
хотелось отправляться одному, а так как эта непроницаемая женщина была и вашей
спутницей по путешествию, я подумал, что, может быть… — Кленнэм избавил его от
необходимости договаривать, надев шляпу и объявив, что он готов.
Был пыльный, жаркий, удушливый вечер серого
лондонского лета. Они доехали до начала Оксфорд-стрит и, отпустив кэб, нырнули
в тянущийся до самой Парк-лейн лабиринт, где вокруг больших, величественно
скучных улиц вьются маленькие переулки, гораздо менее величественные, но зато
еще более скучные. На перекрестках хмурились в вечернем сумраке дома со
множеством безобразных портиков и карнизов — уродливые создания безмозглых
мастеров безмозглой эпохи, претендующие на то, чтобы все новые поколения слепо
восхищались ими, пока время не обратит их в развалины. А рядом, отнюдь не теша
взор, теснились маленькие дома-паразиты, у которых точно повело судорогой весь
фасад, от парадной двери, представляющей собой карликовый сколок с дворцового
подъезда на площади, и до узенького окошка будуара, выходящего на навозные кучи
расположенных по соседству конюшен. Рахитичные особняки с потугой на
аристократизм, в которых существовать с комфортом мог разве только дурной
запах, выглядели точно хилые отпрыски союзов, заключенных между
домами-родственниками; у некоторых прилепленные без надобности фонари и
балкончики поддерживались тощими железными колоннами, и казалось, будто они
бессильно опираются на костыли. Кой-где шит с гербом, вмещавший в себе всю
геральдическую премудрость, маячил над улицей, словно архиепископ, который
произносит проповедь о суете сует. Немногочисленные лавки обходились без
витрин, подчеркивая этим свое равнодушие к мнению толпы. Кондитер знал, чьи
имена значатся у него в книгах, и поэтому не считал нужным выставлять в окне
что-либо, кроме вазочки с мятными лепешками и двух-трех банок засахарившегося
смородинного варенья. Несколько апельсинов были единственной уступкой простонародным
вкусам со стороны зеленщика. Корзинка, выстланная мхом, где некогда лежали
голубиные яйца, выражала все, что мог сказать черни торговец битой птицей.
Улица (как всегда в этот час и в это время года) имела такой вид, словно все
обитатели отправились в гости, здесь же никто гостей не ждет. У каждого
подъезда бездельничали лакеи, которых яркое разноцветное оперение и белые
хохолки делали похожими на последние экземпляры вымершей породы птиц. Порой тут
же восседал и дворецкий, солидный мужчина мизантропического склада, убежденный
в том, что ни одному дворецкому, кроме него, верить нельзя. Фонарщик уже
обходил улицу; экипажи все воротились из Парка, и шкодливые маленькие грумы в
тесных, в обтяжку, курточках, с кривыми ногами и не менее кривыми мыслями,
прогуливались попарно, пожевывая соломинки и рассказывая друг другу о своих
каверзах. Иногда посланного с поручением лакея сопровождали пятнистые доги,
которые обычно разъезжали с хозяевами в экипаже, и глаз настолько привык видеть
их неотъемлемым атрибутом парадного выезда, что казалось, будто они делают
кому-то одолжение, соглашаясь ходить пешком. Пивные, попадавшиеся здесь редко,
не мозолили глаза вывесками; содержатели их не нуждались в расширении
клиентуры, и джентльмены, не носящие ливреи, не встречали у них радушного
приема.
В этом мистер Миглз и Кленнэм убедились на
собственном опыте, когда попробовали навести справки в одном из таких
заведений. Ни там. ни в других местах на той улице, где они искали, никто и не
слыхивал о мисс Уэйд. Это была одна из улиц-паразитов, длинная, узкая, прямая,
однообразная и мрачная — точно похоронная процессия кирпичных фасадов. Друзья
расспрашивали всюду, не пропустили ни одного подвала, если видели, что над
верхней ступенькой крутой деревянной лесенки торчит голова какого-нибудь
меланхолического юнца; но так ничего и не узнали. Они прошли всю улицу из конца
в конец, сперва по одной стороне, затем по другой, едва не оглохнув от крика
двух газетчиков, надсадно горланивших о необычайном происшествии (которое никогда
не происходило и никогда не произойдет); но все было напрасно. Наконец они
остановились на том углу, откуда начали обход; уже стемнело, а их поиски все
еще ни к чему не привели.
Им несколько раз попался на пути запущенный,
по всему судя необитаемый дом с билетиками на окнах, возвещавшими, что он
отдается внаймы. Эти билетики среди унылого однообразия похоронной процессии
воспринимались почти как украшение. Оттого ли, что дом запомнился им по этому
признаку, или оттого, что они дважды прошли мимо, дружно порешив, что «здесь
она жить не может», Кленнэм вдруг предложил воротиться и сделать напоследок еще
одну попытку. Мистер Миглз согласился, и они повернули назад.
Они постучали, потом позвонили — ответа не
было. — «Пусто», — сказал мистер Миглз, прислушавшись. «Еще один раз», — сказал
Кленнэм и снова постучал. На этот раз в глубине дома послышалось какое-то
движение — кто-то шаркающей походкой шел к двери.
В темноте дверного проема они не могли
разглядеть человека, отворившего им; видно было только, что это женщина, и
должно быть старая.
— Простите за беспокойство, — обратился к ней
Кленнэм. — Не скажете ли вы нам, где живет мисс Уэйд?
Голос из темноты неожиданно ответил:
— Здесь живет.
— А она дома?
Так как ответа не было, мистер Миглз повторил
вопрос:
— Скажите, она дома?
Ответ опять последовал не сразу.
— Кажется, дома, — буркнул, наконец, голос. —
Да вы войдите, а я схожу узнаю.
Хлопнула дверь, и они почувствовали себя
запертыми в этом тесном черном доме. Судя по шороху платья, говорившая отошла
от них, и в самом деле, минуту спустя ее голос уже донесся откуда-то сверху:
— Извольте идти сюда; не бойтесь, тут
зацепиться не за что.
Они ощупью поднялись по лестнице, туда, где
виднелся какой-то тусклый свет — оказалось, это свет уличного фонаря проникал в
незанавешенное окно. Хлопнула еще одна дверь, и говорившая исчезла, оставив их
в комнате, совершенно лишенной воздуха.
— Странно все это, Кленнэм, — заметил мистер
Миглз шепотом.
— Очень странно, — тоже шепотом ответил
Кленнэм. — Но мы у цели, это главное. А вот и свет!
Свет был от лампы, которую держала в руках
неопрятного вида старуха, вся сморщенная и высохшая.
— Дома, — сказал уже знакомый им голос. —
Сейчас выйдет. — Поставив лампу на стол, старуха вытерла руки о фартук — отчего
они не стали чище, — посмотрела на посетителей своими мутными глазами и бочком
выбралась из комнаты.
