Обескураженные таким множеством неудач, мистер
Миглз и его домашние волей-неволей начали мириться с мыслью, что Тэттикорэм не
вернуть. Так обстояли дела, когда однажды в субботний день два джентльмена,
недавно объединившие свою деятельность под фирмой «Дойс и Кленпэм», покинули
Лондон, чтобы провести конец недели в знакомом нам туикнемском коттедже.
Старший компаньон фирмы поехал дилижансом, младший предпочел пойти пешком.
Мирный летний закат озарял приречные луга,
через которые ему пришлось проходить, когда он уже приближался к цели. Он шел,
наслаждаясь тем чувством отдыха и беззаботной легкости, которое всегда вызывает
в душе горожанина сельская тишина. Все, что он видел перед собой, исполнено
было тихого очарования. Густая листва деревьев, сочная трава с яркими пятнами
полевых цветов, зеленые речные островки, заросли камыша, кувшинки,
покачивающиеся на воде, звук голосов, доносимый откуда-то издалека ветерком и
речными волнами, — все дышало покоем. Взметнется ли рыба в воде, весло ли
плеснет, защебечет ли запоздалая пташка, послышится ли собачий лай или мычанье
коровы — в каждом звуке он слышал этот покой, вдыхал его с каждым дуновеньем
вечернего воздуха, напоенного ароматами земли. Божественное спокойствие было в
багряных и золотых полосах, протянувшихся над горизонтом, в мягких лучах
заходящего солнца. Тишина осеняла лиловатые кроны далеких деревьев и зелень
ближних холмов, над которыми уже тоже сгущался сумрак. Между ландшафтом и его
отражением в воде, казалось, не существовало грани — оба были так безмятежны,
так умиротворяюще прекрасны, хоть над ними и тяготела великая тайна жизни и
смерти, что душа глядевшего на них исполнялась радостью и надеждой.
Кленнэм остановился — в который уже раз, —
чтобы глубже вобрать в себя все впечатления окружающей природы, и несколько
минут постоял, глядя, как наползают на реку вечерние тени. Когда он снова
тронулся в путь, он вдруг увидел впереди на тропинке фигуру, которая, быть
может, и раньше вплеталась в его мечты, навеянные чарующим вечером.
Да, это была Минни, одна, с небольшим букетом
роз в руках. Она стояла посреди тропинки, лицом к Кленнэму, как будто шла
навстречу и, завидя его, остановилась. Какое-то волнение чувствовалось в ней,
которого Кленнэм никогда раньше не замечал; и ему пришло в голову, что она
очутилась здесь не случайно, а потому что желала поговорить с ним.
Она подала ему руку и сказала:
— Вы удивлены, видя меня здесь одну? Но вечер
такой чудесный, что я увлеклась прогулкой и зашла дальше, чем думала. Кроме
того, я предполагала, что встречу вас, и это придало мне уверенности. Ведь вы
всегда ходите этой дорогой, правда?
Кленнэм подтвердил, что предпочитает эту
дорогу другим; но тут рука, опиравшаяся на его руку, дрогнула, а розы в ней
затрепетали.
— Возьмите розу, мистер Кленнэм. Я собрала
этот букет в саду, по дороге сюда. В сущности, я его собрала для вас, ведь я
ожидала вас встретить. Мистер Дойс приехал час тому назад и сказал, что вы
идете пешком.
На этот раз задрожала его рука, принимавшая от
нее цветок. Они дошли до начала аллеи, обсаженной густыми деревьями, и свернули
туда. Она ли, он ли сделал к тому первое движение, не все ли равно? Он сам не
знал, как это случилось.
— Как здесь торжественно, — сказал Кленнэм. —
Впрочем, такая торжественность идет к этому вечернему часу. И потом это,
пожалуй, самый короткий путь. Проходишь под этими темными сводами и, выйдя
снова на свет, оказываешься у переправы, а там до коттеджа уже рукой подать.
В легком платье и простенькой соломенной шляпе
на каштановых локонах, оттенявшей ее большие прекрасные глаза, в доверчивом
взгляде которых сквозила тень робкой печали, точно ей было жаль его, она была
так хороша, что он мог только радоваться — или огорчаться, он сам не знал, что
разумнее, — тому героическому решению, о котором ему так часто приходилось
вспоминать.
Она помолчала немного, потом спросила,
известно ли ему, что папа замышлял новое путешествие. Он сказал, что мистер
Миглз упоминал об этом в разговоре. Она опять помолчала, потом, словно бы
нерешительно, добавила, что теперь папа уже отказался от этой мысли.
И сразу же у него в голове пронеслось: «Она
выходит замуж!»
— Мистер Кленнэм, — начала она снова, еще
более нерешительно и смущенно, и так тихо, что он должен был наклонить к ней
голову, чтобы расслышать. — Мне бы очень хотелось поговорить с вами откровенно,
если вы не откажетесь выслушать меня. Мне уже давно этого хочется, потому что —
потому что я знаю, что у нас нет лучшего друга, чем вы.
— Я могу лишь гордиться вашим доверием, когда
бы вы мне его ни оказали. Прошу вас, говорите! Вы можете положиться на меня.
— Я никогда не сомневалась в том, что могу на
вас положиться, — отвечала она, подняв на него свой чистый, правдивый взгляд. —
И я, верно, давно уже заговорила бы, если бы знала, как начать. Но я и сейчас
не знаю, как начать.
— Мистеру Гоуэну, — сказал Артур Кленнэм, —
выпало большое счастье. Благослови господь его жену и его самого!
Она хотела поблагодарить его, но внезапные
слезы помешали ей. Он стал ее успокаивать, взял остальные розы, все еще
трепетавшие у нее в руке, и поднес эту руку к губам. Только в эту минуту угас
тоненький луч надежды, так долго сжимавший тревогой и болью ничье сердце; и
словно за одно мгновение постарев, он сразу показался себе пожилым человеком,
для которого эта сторона жизни уже не существует.
Он спрятал розы у себя на груди и снова
предложил ей руку. Некоторое время они медленно и безмолвно шли под сводом
густой листвы. Потом он спросил веселым, ласковым тоном, нет ли еще чего, о чем
она хотела бы сказать ему, как другу своего отца, который в то же время и ее
друг, хоть он и старше ее на много лет, — не может ли он оказать ей
какую-нибудь услугу, помочь в чем-нибудь? Ему так отрадно было бы сознавать,
что он хоть немного содействовал ее счастью.
Она хотела было ответить, но тут у нее опять
подступили к глазам слезы — то ли печали, то ли сострадания, кто знает? — и она
воскликнула:
— О мистер Кленнэм! Добрый, великодушный
мистер Кленнэм! Скажите, что вы не сердитесь на меня!
— Сердиться на вас? — отозвался Кленнэм. —
Дорогая моя девочка! Мне сердиться на вас? Господь с вами!
Она крепко ухватилась за его руку обеими
руками и, доверчиво заглядывая ему в лицо, торопливо и бессвязно стала говорить
о том, что благодарна ему от глубины сердца (и если там, в этой глубине,
рождается искренность, то так оно и было). Он то шуткой, то добрым словом
старался ее ободрить, и в конце концов она успокоилась, и они медленно и
безмолвно пошли дальше под сводом темнеющей листвы.
