— Так как же, Минни Гоуэн, — немного спустя
сказал Кленнэм с улыбкой, — стало быть, вам не о чем и попросить меня?
— Ах, мне о многом нужно вас просить!
— Тем лучше! А то уж я боялся, что буду
разочарован в своих надеждах.
— Вы знаете, как меня любят дома и как я люблю
свой родной дом, — взволнованно заговорила она. — Может быть, вы в этом
усомнитесь, дорогой мистер Кленнэм, раз я сама, по своей воле ухожу оттуда, но
я в самом деле очень, очень люблю его!
— Я в этом совершенно уверен, — сказал
Кленнэм. — Неужели вам кажется, что я мог бы думать иначе?
— Нет, нет! Но мне и самой непонятно, как это
я решаюсь покинуть родной дом, где меня окружают такой любовью и который я сама
так люблю. Когда я об этом думаю, я кажусь себе черствой, неблагодарной.
— Милая моя девочка, — сказал Кленнэм, — это
ведь естественный ход событий, перемена, которую время делает неизбежной. Все
девушки рано или поздно покидают родной дом.
— Да, верно; но не в каждом доме становится
так пусто, как станет здесь после моего отъезда. Я знаю, что есть множество
девушек и лучше меня, и добрей, и умнее — я немногого стою сама по себе, но для
них я дороже всего на свете.
Любящее сердце Бэби не выдержало нарисованной
ею перспективы, и она горько разрыдалась.
— Я знаю, как папе будет первое время тяжело
без меня, знаю, что я уже не смогу быть для него тем, чем была до сих пор. И
вот моя просьба к вам, мистер Кленнэм: умоляю вас, не забывайте его хотя бы это
первое время, навешайте его, когда ваши занятия позволят вам, говорите ему о
том, как я его люблю — теперь, расставаясь с ним, быть может, больше, чем
когда-либо в жизни. Я прошу об этом именно вас, потому что он ни к кому не
питает такого расположения, как к вам — только нынче он мне говорил об этом.
Кленнэм вдруг представил себе, что произошло
между отцом и дочерью; от этой мысли сердце дрогнуло у него, как от удара, и на
глаза навернулись слезы. Он честью заверил ее, что все сделает по ее просьбе,
что она может быть совершенно спокойна, и постарался сказать это как можно
веселее — но особой веселости не получилось.
— О маме я не говорю, — продолжала Бэби; ее
искреннее волнение, ее личико, еще похорошевшее от слез, все это даже сейчас
было больше, чем мог вынести Кленнэм, и чтобы не смотреть на нее, он снова и
снова прилежно пересчитывал деревья, которые им еще оставалось пройти до
светлевшего вдали выхода из аллеи, — маме легче будет понять меня; она и
скучать будет по-другому и о будущем станет думать по-другому. Но вы знаете,
какая она преданная, любящая мать, и вы ее тоже не забудете — обещаете?
Минни может положиться на него, сказал
Кленнэм; все будет так, как она хочет.
— И еще одно, дорогой мистер Кленнэм, —
сказала Минни. — Видите ли, папа и — ну, вы сами знаете кто, еще не успели
понять и оценить друг друга по-настоящему; разумеется, со временем это придет;
моим первым долгом, гордостью и радостью всей моей новой жизни будет помочь
тому, чтобы они оба, так нежно любящие меня, лучше узнали друг друга, полюбили
друг друга, научились дорожить и гордиться друг другом. Так помогите же мне,
милый, хороший человек, этот долг исполнить! Когда меня не будет здесь (а я
уеду очень далеко), постарайтесь расположить папу к нему, представьте его
таким, каков он на самом деле; вы можете это сделать, папа так прислушивается к
вашему мнению. Обещаете вы мне это, мой добрый, благородный друг?
Бедная Бэби! Какое заблуждение, какая детская
наивность! Разве можно искусственно изменить сложившиеся человеческие отношения
— разве можно внушить расположение к тому, кого не приемлет душа? Многие дочери
до тебя мечтали о том же, Минни, и никогда из этого ничего не выходило; все
попытки кончались неудачей.
Так думал Кленнэм. Но вслух он этого не
сказал: поздно уже было говорить. Он дал ей слово исполнить все, о чем она
просила; и она не сомневалась, что он это слово сдержит.
Они дошли до последних деревьев аллеи. Она
остановилась и высвободила свою руку. Подняв на него взгляд, дрожащими пальцами
теребя лепестки розы, выглядывавшей из-за борта его сюртука — словно для того,
чтобы жест подкрепил мольбу, выраженную словами, — она сказала:
— Дорогой мистер Кленнэм, сейчас, когда я так
счастлива, — а я в самом деле счастлива, вы не смотрите на мои слезы, — мне
было бы тяжело думать, что между нами осталась хоть тень недомолвки. Может
быть, я в чем-нибудь виновата перед вами (намеренно я не могла вас обидеть, но
ведь подчас причиняешь обиду, сам того не ведая и не желая) — так простите же
меня сегодня от всей широты вашего благородного сердца.
Он наклонился к этому лицу, невинно
тянувшемуся ему навстречу. Он поцеловал этот чистый лоб и ответил, что бог свидетель,
никакой вины за ней нет. Но когда он еще раз наклонился к ней, она шепнула:
«Прощайте!» — И он в ответ повторил то же. Этим коротким словом он прощался со
всеми своими былыми надеждами — со всеми мучительными сомнениями ничьей души.
Еще мгновенье, и они вышли из аллеи, рука об руку, так же, как и вошли; и
деревья сомкнулись за ними, словно хороня во мгле то, чему не суждено было
сбыться.
В саду, невдалеке от калитки, слышались голоса
мистера Миглза, миссис Миглз и Дойса. Кленнэм уловил имя Бэби, произнесенное
кем-то из них, и поторопился крикнуть: «Она здесь, со мной!» В ответ раздались
возгласы удивления и смех; но все это утихло, как только они встретились, и
Бэби тотчас же ускользнула в дом.
Мистер Миглз, Дойс и Кленнэм молча прошлись
несколько раз вдоль реки, над которой уже всходила луна. Потом Дойс отстал и
вернулся в коттедж, а Кленнэм и мистер Миглз еще несколько раз прошлись молча
взад и вперед, прежде чем последний, наконец, заговорил:
— Артур, — сказал он, впервые за все время
знакомства называя его просто по имени. — Помните то знойное утро, когда мы вот
так же прогуливались с вами над марсельской гаванью и я рассказывал вам, что,
хотя сестра Бэби умерла ребенком, для меня и для мамочки она словно бы
продолжала расти и меняться вместе с Бэби?
— Очень хорошо помню.
— Помните, я вам говорил, что мысленно мы
никогда не могли отделить близнецов друг от друга и что в нашем воображении
все, что случалось с Бэби, случалось и с ее сестрой?
— И это помню.
— Артур, — произнес мистер Миглз с печалью в
голосе, — сегодня у меня снова разыгралось воображение. Мне сегодня кажется,
дорогой друг, будто вы всем сердцем любили мою покойную дочку и потеряли ее,
когда с нею произошло то, что сейчас происходит с Бэби.
— Благодарю вас, — тихо проговорил Кленнэм, —
благодарю! — и он с чувством пожал ему руку.
