— Ну, ну. Полно, Эми, полно, дитя мое. Я
постараюсь забыть об этом как можно скорее. Я (с истерическим смешком) — я
заставлю себя забыть. Ты совершенно права, мой ангел, я всегда ласково встречаю
своего старого протеже и всегда рад его видеть — кхм — как своего старого
протеже, — я даже стараюсь, насколько позволяют мои обстоятельства, оказать
покровительство и поддержку этому — кхм — надломленному тростнику — пожалуй,
уместно будет дать ему такое название. Все это так, ты совершенно права,
дорогое дитя мое. Но при всем том я сохраняю — позволю себе употребить это
выражение, — я неизменно сохраняю чувство достоинства, собственного
достоинства. Так вот, видишь ли, есть веши, которые несовместимы с этим
чувством и ранят (он всхлипнул), да, болезненно ранят его. Не то огорчает меня,
что моя добрая Эми внимательна и — кхм — снисходительна к моему старому
протеже. Но я не могу видеть — буду говорить прямо, чтобы скорее покончить с
этим тягостным разговором, — как мое дитя, моя дочь, моя родная дочь входит в
это заведение с людной улицы — улыбаясь! улыбаясь! под руку с — о боже, боже! —
с человеком в ливрее!
Это обозначение внеисторического сюртука
удрученный старец произнес сдавленным голосом, воздев к небу руку с зажатым в
ней платком. Он, верно, нашел бы и другие горькие слова для выражения своей
душевной муки, но тут в дверь постучали (уже не первый раз), и Фанни, к этому
времени изъявившая не только желание умереть, но и готовность лечь в могилу,
крикнула:
— Войдите!
— А, Юный Джон! — произнес Отец Маршалси
мгновенно изменившимся, спокойным тоном. — Что скажете, Юный Джон?
— Вам просили передать письмо, сэр, и еще
кое-что на словах, а так как я случайно был в караульне, когда туда явился
посланный, то и взял это поручение на себя. — Говоря, он с беспокойством
косился на Крошку Доррит, скорбно поникшую на полу, у ног отца.
— Очень мило с вашей стороны, Джон. Благодарю
вас.
— Письмо от мистера Кленнэма, сэр, это ответ;
а на словах ведено передать, что мистер Кленнэм шлет поклон и сам зайдет
попозже засвидетельствовать свое почтение вам, и (с возрастающим беспокойством)
— мисс Эми.
— Превосходно! — взяв письмо и обнаружив в нем
банковый билет, Отец Маршалси слегка покраснел и снова погладил Эми по голове.
— Благодарю, Юный Джон. Весьма признателен за услугу. Посланный дожидается?
— Нет, сэр, ушел.
— Благодарю еще раз. Как поживает ваша
матушка, Юный Джон?
— Благодарю вас, сэр. Здоровье у нее немного
расстроено — да по правде сказать, и у всех в семье, кроме разве отца, — но, в
общем, ничего, сэр.
— Передайте ей от нас привет, Джон. Самый
сердечный привет, так и скажите.
— Благодарю вас, сэр, передам непременно. — И
мистер Чивери-младший пошел восвояси, мысленно повторяя только что сочиненную
новую эпитафию, которая гласила:
Здесь Покоится Прах
ДЖОНА ЧИВЕРИ,
Который такого-то числа,
Увидев Владычицу Своего Сердца в Горе и
Слезах,
Не в Силах Был Вынести Это Душераздирающее
Зрелище
и Воротившись Под Кров Безутешных Родителей,
Собственной Рукой
Положил Конец Своему Бренному
Существованию.
— Ну, полно, полно, Эми, — сказал Отец
Маршалси, как только за Юным Джоном затворилась дверь. — Забудем о том, что
произошло. — В последние несколько минут в его настроении произошла разительная
перемена; он почти развеселился. — А где же, однако, мой старый протеже?
Нехорошо так долго оставлять его одного; он может подумать, что его приходу не
рады, а мне это было бы неприятно. Сходи за ним, дитя мое — или я сам схожу.
— Лучше вы, если вам не трудно, отец, —
сказала Крошка Доррит, силясь унять все еще душившие ее рыдания.
— Разумеется, мой ангел, разумеется. У тебя
глаза красные. Я об этом не подумал. Ну, ладно, успокойся, Эми. Не тревожься
обо мне, все уже прошло, душа моя, — видишь, совсем прошло. Ступай приведи себя
в порядок к приходу мистера Кленнэма.
— Мне бы не хотелось быть здесь, когда придет
мистер Кленнэм, отец, — сказала Крошка Доррит, которой вдруг стало еще трудней
справляться со своим волнением. — Я лучше останусь в своей комнате.
— Ну, ну, душа моя! Что за ребячество! Мистер
Кленнэм достойнейший человек, настоящий джентльмен. Чересчур замкнутый,
пожалуй, но настоящий джентльмен, я на этом настаиваю. Как это можно — не выйти
к такому гостю! И слышать об этом не хочу, особенно сегодня. Ступай, Эми,
освежи лицо и приведи себя в порядок; ступай, ступай, будь умницей.
Крошке Доррит ничего не осталось, как только
послушно исполнить полученное приказание; она лишь на миг задержалась, чтобы в
знак примирения поцеловать сестру. Упомянутая молодая особа обреталась в полном
смятении чувств, успев утратить вкус к тому печальному исходу, в котором
рассчитывала найти облегчение, но ее осенила блестящая мысль, которую она не
замедлила высказать вслух: пусть лучше умрет старый Нэнди, по крайней мере
перестанет сюда таскаться, мерзкий, нудный старикашка, и сеять раздоры между
сестрами.
Между тем Отец Маршалси, — развеселившись до
того, что даже сдвинул немного набекрень свою черную бархатную ермолку и что-то
напевал себе под нос, — спустился во двор и обнаружил своего старого протеже у
караульни, где тот так и простоял все это время со шляпой в руке.
— Что же вы, Нэнди, — сказал почтенный
джентльмен с обворожительной улыбкой, — что же вы не поднялись наверх? Ведь вы
же знаете дорогу. Ну, пойдемте. — Он простер свою благосклонность до того, что
даже подал старичку руку и спросил: — Ну как здоровье, Нэнди? Скрипим
понемножку? — На это певец Хлои и Филлис отвечал с поклоном: — Благодарствуйте,
сэр, я себя чувствую недурно, а как увидел вашу честь, то и вовсе хорошо. —
Встретив по дороге одного пансионера из новичков, Отец Маршалси представил ему
своего спутника: — Мой давнишний знакомец, сэр, старый мой протеже. — И,
обратясь к старичку, прибавил: — Не стойте с непокрытой головой, мой добрый
Нэнди, наденьте шляпу, — что было уже верхом снисходительности.
Но этим не исчерпались его милости: придя
домой, он велел Мэгги вскипятить чайник, а затем послал ее купить печенья,
масла, яиц, ветчины и креветок, для чего дал ей банковый билет в десять фунтов,
наказав хорошенько пересчитать сдачу. Когда эти приготовления подходили к
концу, а Эми уже сидела с работой в руках в отцовской комнате, явился Кленнэм,
которому был оказан самый радушный прием и предложено разделить с ними трапезу.
