— Эми, душа моя, ты знаешь мистера Кленнэма
лучше, нежели я сам имею удовольствие его знать. Фанни, милочка, ты ведь тоже
знакома с мистером Кленнэмом. — Фанни надменно кивнула головой и, как всегда в
подобных случаях, поджала губы с таким видом, будто ей доподлинно было известно
о существовании заговора против чести и достоинства семьи Доррит и о
причастности к этому заговору Кленнэма. — А вот это, позвольте вам представить,
мистер Кленнэм, — мой старый протеже по фамилии Нэнди, добрейший, преданнейший
старичок. (Он всегда говорил о нем, как о какой-то замшелой древности, хотя сам
был двумя или тремя годами старше его.) Позвольте, позвольте. Вам как будто
знаком Плорниш? Помнится, моя дочь Эми говорила мне, что вы знаете все
семейство этого бедняги?
— Вы не ошиблись, — подтвердил Артур Кленнэм.
— Так вот, сэр, это — отец миссис Плорниш.
— В самом деле? Очень рад познакомиться.
— Вы бы еще более обрадовались, если бы знали
все его многочисленные качества, мистер Кленнэм.
— Льщу себя надеждой узнать их при более
близком знакомстве, — сказал Артур, втайне чувствуя сострадание к жалкой
сгорбленной фигурке.
— У него сегодня праздник, и он решил
навестить своих старых друзей, которые всегда ему рады, — сказал Отец Маршалси
и, прикрыв рот рукой, пояснил вполголоса: — Он в работном доме, бедняга. Их
иногда отпускают на день.
Тем временем Мэгги с помощью своей маленькой
маменьки накрыла на стол и расставила закуске. Погода стояла жаркая, и в
тюремных стенах духота казалась особенно нестерпимой, а потому окно было
распахнуто настежь. — Пусть Мэгги постелит на подоконник газету, душа моя, —
сказал радушный хозяин дочери, — и пока мы пьем чай, мой старый протеже сможет
там выпить чашечку.
Так, отделенный от чистой публики пропастью в
добрый фут шириной, отец миссис Плорниш мог наслаждаться гостеприимством Отца
Маршалси. Поистине неподражаемым было великодушно-покровительственное отношение
одного старика к другому; так по крайней мере казалось Кленнэму, и он с живым
интересом следил за тем, как оно проявлялось.
Пожалуй, любопытнее всего было слышать, с
каким удовольствием почтенный джентльмен толкует о немощах своего старого
протеже — ни дать ни взять словоохотливый поводырь, на потеху толпе таскающий
по ярмарке больного дряхлого зверя.
— Еще ветчины, Нэнди? Как, вы все жуете тот
первый кусочек? Что-то уж очень долго… Совсем зубов не осталось у бедняги, —
пояснял он обществу за столом.
А через несколько минут: — Креветок, Нэнди? —
и так как тот чуть замешкался с ответом: — Становится туг на ухо. Скоро и вовсе
оглохнет.
Еще через несколько минут: — Скажите, Нэнди, а
вы там, у себя, много гуляете по двору?
— Нет, сэр, немного. Не так-то оно приятно,
правду сказать.
— Да, да, разумеется, — поспешно согласился
вопрошавший. — Вполне понятно. — И вполголоса, оборотясь к столу: — Ноги не
держат.
Один раз он вдруг спросил, с озабоченным видом
человека, задающего первый попавшийся вопрос, просто чтобы не дать собеседнику
заснуть: — Сколько лет вашему младшему внуку, Нэнди?
— Джону Эдварду, сэр? — переспросил старичок,
отложив нож и вилку и наморщив лоб. — Сколько лет, вы спрашиваете? Минуточку,
сейчас скажу.
Отец Маршалси постучал себя по лбу. — Слабеет
память.
— Джону Эдварду, сэр? Вот ведь запамятовал. То
ли два года и два месяца, то ли два года и пять месяцев, боюсь сказать точно.
Либо одно, либо другое.
— Ну, не мучьте себя, Нэнди, не стоит
припоминать, — с бесконечной снисходительностью успокоил его почтенный
джентльмен. (Голова уже, видно, плохо работает — и не удивительно, при той
жизни, которую ведет бедняга.)
Чем больше признаков дряхлости он якобы
обнаруживал в своем протеже, тем больше, видимо, чувствовал к нему симпатии; и
когда после чая старик заикнулся, что ему, мол, «пора и честь знать», Отец
Маршалси, поднявшись с кресла, чтобы проститься с ним, как-то особенно
приосанился и распрямил спину.
— Это не называется шиллинг, Нэнди, — сказал
он, вкладывая ему в руку монету. — Это называется табак.
— Чувствительно благодарен, уважаемый сэр. — Я
и куплю табаку. Благодарствуйте, мисс Эми и мисс Фанни, желаю вам всего самого
лучшего. Покойной ночи, мистер Кленнэм.
— Смотрите же, не забывайте нас, Нэнди, —
напутствовал Отец Маршалси гостя. — Непременно приходите, как только вам опять
случится быть в городе. Вы должны навешать нас в каждый ваш отпускной день,
иначе мы обидимся. Покойной ночи, Нэнди. Осторожней спускайтесь по лестнице,
Нэнди; там много шатких ступеней. — Он еще постоял в дверях, глядя ему вслед,
потом воротился в комнату и со вздохом удовлетворения сказал: — Прискорбное
зрелище, мистер Кленнэм. счастье еще, что он сам не сознает, во что
превратился. Жалкий старик, настоящий обломок крушения. Главное — никакого
чувства собственного достоинства; оно в нем убито, уничтожено, растоптано в
прах!
Поскольку посещение Кленнэма имело
определенную цель, побуждавшую его не торопиться с уходом, он пробормотал в
ответ что-то неопределенное и вместе с хозяином дома отошел к окну, чтобы не
мешать Мэгги и ее маленькой маменьке мыть и убирать посуду. От него не
укрылось, что Отец Маршалси встал у окна в позе благосклонного и милостивого
государя, и жест, которым он отвечал на приветствия проходивших по двору
подданных, весьма напоминал собою благословение.
Когда Крошка Доррит снова разложила работу на
столе, а Мэгги — на постели, Фанни встала и принялась завязывать ленты своей
шляпки, собираясь уходить. Кленнэм ввиду наличия упомянутой цели по-прежнему не
торопился. Вдруг дверь распахнулась, на этот раз без стука, и в комнату вошел
мистер Тип. Он поцеловал Эми, поспешившую ему навстречу, кивнул Фанни, кивнул
отцу, мрачно покосился на гостя и, не говоря ни слова, уселся за стол.
— Тип, дорогой, — мягко заметила ему Крошка
Доррит, смущенная его поведением, — разве ты не видишь…
— Вижу, Эми. — Если ты о том, что у вас тут
кто-то есть — если ты вот об этом, — сказал Тип, мотнув головой в сторону
Кленнэма, — так я вижу.
— И это весь твой ответ?
— Да, это весь мой ответ. И смею думать, — с
высокомерным видом прибавил мистер Тип после минутной паузы, — смею думать,
вашему гостю понятно, почему это весь мой ответ. Иначе говоря, вашему гостю
понятно, что он поступил со мной так, как с джентльменами не поступают.
— Нет, мне непонятно, — спокойно возразил виновник
его благородного гнева.
