— Миссис Мердл, — возразил ее почтенный
супруг, вытирая свою унылую сизо-багровую физиономию. — Я это знаю так же
хорошо, как и вы. Не будь вы украшением Общества, а я его благодетелем, мы бы
никогда с вами не сошлись. Благодетелем Общества я называю того, кто кормит,
поит и увеселяет Общество всем, что только есть самого дорогого. Но услышать,
что я не подхожу для Общества после всего, что я для него сделал — после всего,
что я для него сделал, — повторил мистер Мердл с таким ярым пафосом, что его
жена даже приподняла брови от удивления, — после всего — всего! — услышать, что
я не достоин вращаться в Обществе — нечего сказать, хорошая награда!
— Смысл моих слов, — хладнокровно отвечала
миссис Мердл, — в том, что, являясь в Общество, вы должны придерживаться
установленных приличий, быть менее озабоченным, более degage.
[70]
Нельзя всюду
таскать с собой свои дела, это вульгарно.
— Как это — таскать с собой свои дела? —
спросил мистер Мердл.
— Как? — повторила миссис Мердл. — А вы
посмотрите в зеркало и увидите, как.
Мистер Мердл невольно повернул голову к
ближайшему зеркалу и с минуту разглядывал свое лицо, побуревшее от медленно
приливающей к вискам крови, после чего заметил, что человек не виноват, если у
него дурное пищеварение.
— У вас есть врач, — возразила миссис Мердл.
— Он мне не помогает, — возразил мистер Мердл.
Миссис Мердл переменила позицию.
— При чем тут вообще пищеварение? — сказала
она. — Речь идет не о вашем пищеварении. Речь идет о ваших манерах.
— Миссис Мердл, — отвечал супруг, — это уже
касается вас, а не меня. Мое дело — деньги, ваше дело — манеры.
— Я ведь не требую, чтобы вы пленяли сердца, —
сказала миссис Мердл, непринужденно откидываясь на подушки. — Я не прошу вас
прилагать какие-либо усилия, чтобы нравиться людям. Я хочу только одного: чтобы
вы были беззаботны — или притворялись, что вы беззаботны, — как все.
— Разве я когда-нибудь говорю о своих заботах?
— Недоставало еще говорить! Да никто бы и
слушать не стал. Но по вас и так все видно.
— Видно? Что по мне видно? — с беспокойством
спросил мистер Мердл.
— Я ведь вам уже сказала. Видно, что вы
таскаете все свои дела и заботы с собой, вместо того чтобы оставлять их в Сити
или вообще там, где они к месту, — сказала миссис Мердл. — Притворяйтесь, если
вам это не удается на самом деле. Хотя бы притворяйтесь; большего мне от вас не
нужно. Но нельзя же постоянно что-то на ходу прикидывать и соображать, точно вы
какой-нибудь плотник.
— Плотник! — повторил мистер Мердл, подавив
нечто похожее на стон. — А я бы не отказался быть плотником, миссис Мердл.
— Вот на что я и жалуюсь, — продолжала его
супруга, пропустив мимо ушей это вульгарное признание. — Жалуюсь потому, что в
Обществе это не принято, и вы должны отучиться от этого, мистер Мердл. Если мое
мнение для вас не убедительно, спросите хоть Эдмунда Спарклера. — Дверь только
что приотворилась, и миссис Мердл, приложив к глазам лорнет, заметила голову
сына. — Эдмунд, войди, ты нам нужен.
Мистер Спарклер заглянул было в комнату,
просунув в дверь одну голову (быть может, он совершал обход дома в поисках
девицы без разных там фиглей-миглей); но в ответ на это приглашение вдвинул за
головой всю фигуру и послушно предстал перед отчимом и матерью. Последняя тут
же изложила ему сущность спора в простой, доступной его пониманию форме.
Молодой джентльмен пощупал свой воротничок с
озабоченным видом ипохондрика, щупающего свой пульс, после чего объявил, что
слышал, как кто-то что-то говорил об этом.
— Эдмунд Спарклер слышал, как кто-то об этом
говорил, — подхватила с томным торжеством миссис Мердл. — Стало быть, об этом
говорят уже все! — Каковой вывод не лишен был основания, ибо в любом сборище
существ человеческой породы мистеру Спарклеру, вероятно, последним удалось бы
заметить, что происходит вокруг.
— Эдмунд Спарклер и скажет вам, — продолжала
миссис Мердл, движением своей любимой руки указав на супруга, — что именно об
этом говорят.
— Вот, ей-богу, — сказал мистер Спарклер,
снова щупая свой пульс, — вот, ей-богу, не помню, как это вдруг зашел разговор
— память у меня не того. Был тут один малый — еще у него сестра премиленькая
канашка — и отлично воспитана — без разных там фиглей-миглей…
— Хорошо, хорошо, не о сестре речь, —
нетерпеливо прервала миссис Мердл. — Что сказал брат?
— А он ничего не говорил, — ответил мистер
Спарклер. — Он вообще не из речистых, как и я. Из него клещами слова не
вытянешь.
— Ну, не он, так кто-то другой, — сказала
миссис Мердл. — Неважно кто, ты об этом не думай.
— Я и не думаю, ей-богу, — сказал мистер
Спарклер.
— Ты только скажи нам, что именно ты слышал.
Мистер Спарклер снова схватился за пульс, и
прежде чем ответить, заставил себя произвести напряженную умственную работу.
— Так ведь многие говорят про моего старика —
это не я его так называю, это они, — очень даже лестно говорят: и что денег у
него куча и что вообще он молодец — таких, говорят, банкиров и коммерсантов у
нас мало, только вот беда, говорят, он про свою лавочку никогда забыть не
может. Таскает и таскает ее с собой, точно старьевщик свой товар.
— Вот вам подтверждение моих слов, — сказала
миссис Мердл мужу, вставая и расправляя складки своего пышного платья. —
Эдмунд, дай мне руку и проводи меня наверх.
Мистер Мердл, оставленный в одиночестве для
размышлений о своей вине перед Обществом, посмотрел поочередно во все девять
окон гостиной, но судя по его лицу ни в одном не увидел ничего кроме пустоты.
Покончив с этим развлечением, он спустился вниз и подряд стал разглядывать все
ковры нижнего этажа; затем снова поднялся наверх и подряд стал разглядывать все
ковры верхнего этажа — так сосредоточенно всматриваясь в каждый, словно это
были пропасти, мрак которых как нельзя лучше отвечал унынию, царившему в его
душе. Он бродил из комнаты в комнату с видом человека, попавшего сюда
совершенно случайно. И если миссис Мердл, как гласил текст на ее визитных
карточках, бывала дома тогда-то и тогда-то, то мистер Мердл, судя по выражению
его лица, никогда не бывал дома.
