Свадебный завтрак прошел не так гладко и
весело, как можно было ожидать. Мистер Миглз, хоть и был польщен присутствием
столь высоких и почетных гостей, чувствовал себя несколько принужденно. Миссис
Гоуэн чувствовала себя вполне непринужденно, но это отнюдь не улучшало
самочувствия мистера Миглза. Жива была легенда о том, что не мистер Миглз, а
знатная родня жениха так долго служила помехой браку, но что в конце концов
знатная родня пошла на уступки и тем было достигнуто соглашение; никто об этом
прямо не говорил, но это как бы подразумевалось всеми сидящими за столом.
Полипы, видимо, только ждали, когда окончится торжество, которое они великодушно
осчастливили своим присутствием, а дальше они вовсе не собирались знаться с
этими Миглзами; а Миглзы испытывали примерно то же по отношению к Полипам.
Гоуэн, памятуя разочарование, постигшее его по милости родичей (которых он,
может быть, потому и разрешил матери пригласить, что предвкушал возможность
доставить им несколько неприятных минут), без конца разглагольствовал о своей
бедности, о том, что не теряет надежды как-нибудь своей кистью заработать жене
на кусок хлеба, и покорнейше просит своих кузенов (больших, нежели он, баловней
судьбы), если бы они пожелали украсить свой дом картинами, не забыть при таком
случае о бедном художнике, доводящимся им родней. Лорд Децимус, истинный
златоуст на своем парламентском пьедестале, здесь превратился вдруг просто в
болтуна — лепетал, поздравляя новобрачных, такие пошлости, от которых у самых
верных его адептов волосы встали бы дыбом, и топтался с добродушной тупостью
слона в лабиринтах собственных фраз, не умея найти из них прямого выхода.
Мистер Тит Полип не мог не заметить присутствия в доме лица, грозившего однажды
нарушить (если бы это было возможно) величественную сосредоточенность, с
которой он всю свою жизнь позировал сэру Томасу Лоуренсу; а мистер
Полип-младший негодующим шепотом сообщил двум молодым недоумкам из числа своих
родственников, что здесь… э-э… послушайте, сидит один тип, так он раз пришел в
Министерство, хотя ему не был назначен прием, и заявил, что он, знаете, хотел
бы узнать; и… э-э… послушайте, вот будет номер, если он вдруг вскочит из-за стола
и закричит, что он, знаете, хотел бы узнать, здесь же, сию же минуту (а что вы
думаете, от таких, знаете, невоспитанных радикалов всего можно ожидать).
Самые волнующие минуты этого дня для Кленнэма
оказались самыми мучительными. Когда настало время мистеру и миссис Миглз
проводить Бэби из дому, зная, что никогда больше она не вернется в этот дом
прежнею Бэби, родительской отрадой и утешением, все трое бросились друг другу в
объятия (это происходило в комнате с двумя портретами, где не было посторонних),
и трудно было вообразить себе более трогательное и безыскусное Зрелище. Даже
Гоуэна проняло, и на восклицание мистера Миглза: «Смотрите же, Гоуэн, берегите
ее!» — он ответил чистосердечно: «Не нужно так огорчаться, сэр! Даю вам слово,
что все будет хорошо».
Последние слезы, последние ласковые слова
прощания, последний доверчиво молящий взгляд в сторону Кленнэма — и Бэби
откинулась на подушки кареты рядом со своим мужем, махавшим рукой из окошка. Но
прежде чем карета скрылась на дороге, которая вела в сторону Дувра, откуда-то
из-за угла вывернулась верная миссис Тикит в шелковом платье и черных как смоль
буклях и бросила ей вслед свои башмаки, к немалому изумлению высокопоставленных
гостей, бывших свидетелями этого происшествия.
Ничто более не удерживало гостей в Туикнеме; к
тому же главных Полипов призывали неотложные обязанности: нужно было
позаботиться о том, чтобы пакетботы, покидавшие в этот день Англию, не
отправились, чего доброго, прямо по назначению, а пустились бы блуждать по
морям на манер Летучего Голландца;
[73]
нужно было вовремя вставить палки в
колеса кое-каких немаловажных дел, которым без их присмотра грозила опасность
осуществиться. Поэтому они тут же один за другим и распрощались, любезно дав
хозяевам почувствовать, какую огромную жертву принесли, удостоив их своего
посещения. Именно так они всегда вели себя по отношению к Джону Буллю,
[74]
снисходя к его убожеству с высот своего чиновного величия.
Пусто и тоскливо сделалось в доме, пусто и
тоскливо стало на душе у родителей и у Кленнэма. И только в одной мысли мистеру
Миглзу удалось почерпнуть некоторое утешение.
— Приятно все же вспомнить, Артур, — сказал он
Кленнэму.
— О прошлом?
— Да — то есть о том, какое было отменное
общество.
Это отменное общество заставило его
почувствовать себя ничтожным и угнетенным в собственном доме, но сейчас он
думал о нем с удовольствием. «Весьма, весьма приятно, — то и дело повторял он в
течение вечера. — Такое общество!»
Глава 35
Что еще прочитал Панкс на руке Крошки Доррит
В один из этих дней мистер Панкс согласно
уговору рассказал Кленнэму до конца историю своего гаданья и поведал ему судьбу
Крошки Доррит, которую это гаданье перед ним раскрыло. Ее отец, как выяснилось,
был Законным наследником крупного состояния, которому долгие годы не находилось
хозяина — а тем временем оно все росло и росло. Сейчас права мистера Доррита
были полностью доказаны, ничто не стояло на его пути; стены тюрьмы рушились,
ворота были распахнуты настежь; один росчерк пера должен был сделать Отца
Маршалси богачом.
В розысках, которые привели к установлению
истины, мистер Панкс проявил безошибочное чутье, неистощимое терпение и редкую
способность сохранять тайну.
— Помните ли вы, сэр, — сказал Панкс, — тот
вечер, когда мы с вами шли по Смитфилду и говорили о моих склонностях — мог ли
я тогда думать, что дело обернется подобным образом! Мог ли я думать, сэр,
расспрашивая вас о корнуоллских Кленнэмах, что когда-нибудь нам придется
беседовать о дорсетширских Дорритах!
