Когда он вернулся на патриаршую улицу и,
постучав блестящим медным молотком, был впущен в дом, ему ответили, что Крошка
Доррит уже пришла, и предложили подняться в гостиную Флоры. Крошки Доррит он
там, однако, не застал, а застал Флору, которая при виде его вытаращила глаза
от изумления.
— Господи боже, Артур — то есть Дойс и
Кленнэм! — воскликнула названная дама. — Вот уж кого не ждала сейчас, и ах,
пожалуйста, извините, что я в капоте, но разве же мне могло прийти в голову, а
он еще к тому же и линялый, но дело в том, что наша маленькая приятельница шьет
мне новое… новую… впрочем тут совершенно нечего стесняться, вы отлично знаете,
что такое юбка, и мы собирались сразу после завтрака устроить примерку, вот
поэтому-то, но хуже всего, что он дурно накрахмален.
— Это мне следует просить извинения, — сказал
Артур, — за такой ранний и бесцеремонный визит; но когда я вам объясню, чем он
вызван, вы, верно, меня простите.
— В былые дни, Артур, — возразила миссис
Финчинг, — то есть, ради бога, простите, Дойс и Кленнэм, которые теперь очень
далеко, пусть так, но когда смотришь издали, это придает особое очарование,
впрочем тут, должно быть, все зависит от того, на что смотришь, но я отвлеклась
и забыла, о чем начала говорить, это вы виноваты.
Она томно глянула на него и продолжала:
— В былые дни, хотела я сказать, Артуру
Кленнэму — Дойс и Кленнэм, разумеется, другое дело — не пришло бы в голову
просить извинения, в какой бы час он ни явился в этот дом, но что было, то
сплыло, как говорил бедный мистер Ф., когда бывал не в духе, а это с ним
случалось, стоило ему поесть свежих огурцов.
Она заваривала чай в ту минуту, когда Артур
вошел в комнату, и теперь торопилась довести эту процедуру до конца.
— Папаша в столовой, — произнесла она
таинственным шепотом, закрывая чайник крышкой, — долбит яйцо ложечкой, точно
дятел клювом, потому что глаза у него в Биржевом листке, он и не узнает, что вы
здесь, а наша маленькая приятельница кроит наверху на большом столе, правда,
она сейчас придет, но вы сами знаете, что ей вполне можно довериться.
Тут Артур ответил, что, собственно, затем и
пришел так рано, чтобы повидать их маленькую приятельницу, и постарался в
немногих словах объяснить, что именно он должен сообщить их маленькой
приятельнице. Услышав столь необычайное известие, Флора всплеснула руками и,
добрая душа, залилась слезами искренней радости.
— Только, ради бога, дайте мне сначала уйти, —
воскликнула она наконец и, зажав руками уши, бросилась к двери, — а то я
непременно упаду в обморок и раскричусь и всех переполошу, ах, милая деточка,
только недавно пришла такая славная, тихонькая, скромненькая, и такая
бедная-бедная, и вдруг состояние, подумать только, но это по заслугам! Пойду
расскажу тетушке мистера Ф., можно. Артур, да, да, на этот раз Артур, а не Дойс
и Кленнэм, в виде исключения, если конечно вы не возражаете.
Артур в знак согласия молча кивнул, так как
слова не проникли бы сквозь плотно прижатые к ушам руки Флоры. Последняя в свою
очередь кивнула в знак благодарности и исчезла за дверью.
Каблучки Крошки Доррит уже стучали по
лестнице; еще минута, и она показалась на пороге. Все усилия Кленнэма придать
своему лицу обыкновенное, будничное выражение ни к чему не привели: стоило ей
взглянуть на него, работа выпала у нее из рук, и она с испугом воскликнула:
— Мистер Кленнэм! Что случилось?
— Ничего, ничего! То есть я хочу сказать,
ничего дурного. Вы сейчас что-то услышите от меня, но это что-то очень хорошее.
— Очень хорошее?
— Да, большая радость.
Они стояли у окна, и свет отражался в ее
глазах, неподвижно устремленных на него. Видя, что она близка к обмороку, он
обнял ее одной рукой, и она ухватилась за эту руку, отчасти потому, что
нуждалась в опоре, отчасти же, чтобы сохранить эту позу, позволявшую ей так
пристально вглядываться в его лицо. Ее губы шевелились, как будто повторяя:
«Большая радость». Он снова произнес эти слова вслух и добавил:
— Дорогая моя Крошка Доррит! Ваш отец…
Бледное личико словно оттаяло при этих словах,
и на нем заиграли отсветы чувства. Но то было болезненное чувство. Она дышала
слабо и прерывисто. Он обнял бы ее крепче, если бы не ее взгляд, в котором
явственно читалась мольба не шевелиться.
— Ваш отец будет свободен не позже чем через
неделю. Он еще ничего не знает об этом; мы сейчас пойдем и расскажем ему. Ваш
отец будет свободен через несколько дней — через несколько часов. Мы должны
пойти и рассказать ему, слышите!
Эти слова заставили ее опомниться. Отяжелевшие
веки приподнялись.
— Но это еще не все. Мои добрые вести на этом
не кончаются, милая Крошка Доррит. Хотите знать остальное?
Одними губами она ответила: «Да».
— Выйдя на свободу, ваш отец не окажется
нищим. Он не будет терпеть нужду. Хотите, чтобы я сказал вам все до конца? Но
помните, он ничего не знает, и мы сейчас должны пойти рассказать ему.
Она словно просила дать ей собраться с силами.
Он помедлил немного, не отнимая руки, потом склонился ниже, чтобы разобрать ее
шепот.
— Вы просите, чтобы я продолжал?
— Да.
— Ваш отец будет богат. Он уже богат. Большое
состояние лежит и ждет только того, чтобы он официально вступил в права
наследства. Отныне вы все богаты. Хвала небу за то, что ваше беспримерное
мужество и дочерняя любовь получили, наконец, награду!
Он поцеловал ее. Она прижалась к его плечу
головой, сделала движение, словно хотела обнять его за шею, и с криком «Отец!
Отец!» лишилась чувств.
